Павел Макшанихин - Родимая сторонка

Тот уже сидел в седле.

— Будьте здоровы!

И насмешливо подмигнув Додонову, дал газ. Мотоцикл с громом скатился под угор, попетлял тропками и выскочил на шоссе. Синий берет птицей понесся над хлебами.

Глядя туда из-под ручищи, как былинный богатырь, Додонов ругался встревоженно и восхищенно:

— Обрадовался, лихач! Так и убиться недолго…

Повернулся к Роману Ивановичу грозно:

— Такие кадры упустить, а?!

— Пускай едут! — огорошил его Роман Иванович. — Придет время, вернутся. А не вернутся, людей у нас хватит. Только учить их надо здесь, на месте, да культуру деревни быстрее поднимать…

Они яростно заспорили, идя к машине. А Трубникова остановила за рукав Настасья, горячим шепотом спрашивая:

— Правду ли, Андрей Иванович, говорят, что опять работать у нас будете?!

Не переставал дивиться на нее Трубников: никак не соглашается стареть баба! На щеках — пожар, глаза искрят, бровями, что крыльями, так и взмахивает. А убрала под косынку седеющие волосы, вовсе помолодела.

Отшутился от нее:

— Боюсь ехать сюда опять. Забыл, думаешь, как ты меня встретила, когда я на коллективизацию приехал?! Снегу в штаны грозилась мне насыпать…

— Ой, да полно уж вам, Андрей Иванович, старое-то поминать! — запылала еще пуще Настасья. — Стыдобушка прямо!

— Ну как с фермой управляешься? — уже серьезно спросил Трубников. — Говорили мне, будто бы по району самые высокие надои на вашей ферме…

— Да что из того толку! — разом рассвирепела Настасья. — Убыток один колхозу от этих надоев. Коров-то шоколадом только не кормим, а так все им даем… Такую добрую рожь нынче на подкормку скосили, заревела я прямо. А что сделаешь? Роман-то Иванович не хотел бы, да заставляют его из района…

Все уже сидели в машине, когда Трубников попрощался с Настасьей.

Дорога пошла хлебами, как просека в лесу.

С телеграфного провода, завидев людей, комком свалился ястреб, расправил крылья и бесшумно-понесся над самой пшеницей. Провожая его глазами, Роман Иванович пожаловался озабоченно:

— Подгоняет нас лето нынче здорово! Сеноуборку еще не закончили — рожь поспела. Только управились с рожью — пшеницу надо жать. Овес тоже вон белый весь! И тимофеевку скорее убирать надо — перестоит. А вчера озимые начали сеять… и ничего отложить нельзя ни на один день!

— Имей в виду, по радио дождь обещают, — припугнул Додонов, — а ты все еще в хвосте сводки. В чем дело? Вези, показывай, как у тебя раздельная уборка идет.

Роман Иванович сказал что-то шоферу, и тот стал вдруг заворачивать вправо, к молодому березнячку на краю поля, где белели две палатки и курился синим дымком полевой вагончик.

— А мясо почему не сдаешь? — требовал Додонов. — Район полтора плана сдать обязался, а ты еле-еле в план укладываешься. Есть в городе мясо, товарищ капитан?

— Пока еще не хватает, — ответил Трубников. — Но за молоком очередей нет.

— Еще годик-два, и мы завалим город мясом! — хвастливо уверил его Додонов, а Роману Ивановичу приказал:

— Сдавай два плана, не меньше.

— Невыгодно, Аркадий Филиппович, сдавать сейчас, — начал тот неуверенно обороняться, — пускай поотгуляется скот. Осенью сдадим побольше…

— Ты это обкому попробуй сказать, а не мне. Взяли обязательство — выполнять надо.

Роман Иванович прикусил язык, но ненадолго:

— Если подрежем скот нынче, прирост поголовья трудно будет обеспечить…

— Стране нужно мясо! — оборвал сухо Додонов. — Где хочешь, бери, а сдавай. Я вообще замечаю — сдерживаешь ты в колхозе развитие животноводства. Почему?

— Убыточно. Не под силу пока такой прирост, какого требуешь… Да и кормов еще не хватает.

— Убыточно? — сощурился сердито Додонов. — Жмотом ты стал! Откуда же тогда деньги у тебя? Ссуду брал небольшую, а строишь коровники, телятник, картофелехранилище…

— Это на доходы от конопли, за которую вы мне выговор влепили! — усмехнулся невесело Роман Иванович и объяснил Трубникову:

— Меня Бесов Кузьма научил деньги зарабатывать. «Посей, говорит, Ромка, в Пригорском поле коноплю, — озолотишь колхоз». Я послушался, распахал клеверище, посеял. Такая, брат, конопля вымахала, насилу убрали. Выговор за нее получил и триста тысяч…

— Разве Кузьма Матвеич здесь?! — изумился Трубников.

— Здесь. Забыл я тебе о нем сказать. Да сам его сейчас увидишь, сторожем он тут, на полевом стане…

— Представьте, — обратился к Додонову Трубников. — Раскулачивал я его в свое время, а сейчас вот встретимся…

— Любопытно, — недовольный чем-то, отозвался Додонов рассеянно.

На истоптанной лужайке, неподалеку от вагончика, стоял обшарпанный ходок, к нему привязана была за повод рыжая с проседью лошадь с измызганным хвостом. Она дремала, закрыв глаза и отвесив дряблую губу.

— Сейчас узнаю, где жатка лафетная у нас работает, — сказал Роман Иванович, вылезая из машины.

Все трое пошли в вагончик. Там около чугунной печки сидел на полу остроносый лысый старик в ватнике и подшитых валенках. Обняв колени, он задумчиво глядел в огонь припухлыми бесцветными глазами.

«Узнаешь своего старого приятеля?» — тихонько толкнул в бок Трубникова Роман Иванович и громко закричал:

— Здорово, Кузьма Матвеич!

Старик встрепенулся и поднял голову. Серые растрепанные усы шевельнулись от улыбки, обнажив два желтых зуба.

— Здравствуй, Рома, — просипел, вставая.

— Где жатка сейчас?

— Сашка-то? С утра уехал.

— Не слышит, старый пень, — вполголоса добродушно выругался Роман Иванович и снова закричал:

— Да я не про учетчика спрашиваю, а про Бурова. Где он жнет, говорю?

— Ладился в пятое поле ехать.

Додонов, потянув носом, с досадой поскреб в затылке.

— Мотаешься, мотаешься, поесть даже некогда. Ты бы хоть покормил, Роман Иванович…

— Проверить хотите, как механизаторов кормим? — засмеялся Роман Иванович. — Сейчас.

В вагончике было уютно, домовито: чисто выметенный пол, марлевые занавески на окнах, горшок с цветами на столе. Нагоняя дрему, шлепали мягко ходики на стене. Чья-то новая гармонь стояла на нарах.

Пока старик подавал на стол щи с бараниной и гречневую кашу, Андрей Иванович громко спрашивал его:

— Как живете тут?

— Спасибо, не жалуюсь.

— Работа не в тягость?

— Ну, какая это работа?! — усмехнулся старик. — Санатория, а не работа.

А Роман Иванович объяснял Додонову:

— Яшки Богородицы брат… Года три, как из высылки приехал. Сказывает, хорошо там обжился, нужды не видел. Сыновья у него вернулись в орденах с войны, женились и разъехались кто куда. А его потянуло в родные края. Продал дом, скотину, да сюда вот и приехал. Поклонился собранию в ноги: «Примите, дорогие граждане, в колхоз!»

— Приняли? — счастливо засмеялся Трубников.