Павел Макшанихин - Родимая сторонка

…У раменского попа в старинной книге значилось, да и старики сказывали, что первым поселился на берегу речушки Колодной Епифан Зорин. Приехал он сюда за семьдесят верст со всей семьей в двадцать душ, чудом пробравшись через зыбучие мхи, бездонные трясины и болота, сквозь непролазные пищуги и не рубленные никем лесные гривы.

Бежал ли Епифан от ратных иноземных грабителей, рыскавших тогда по русской земле, спасался ли от княжеского суда или от непосильных поборов, жадно взыскуя вольной волюшки, — кто его знает. Но уж немалая, видно, причина, загнала его в такое гиблое место, где, кроме клюквы да горькой калины, ничего путного и не росло, а из птицы водилось больше всего уток да куликов. На болото, поросшее чахлыми сосенками и багульником, садились, правда, весной и осенью лебеди, если застигала их ночь. Но при первом же луче утреннего солнца вольные птицы с ликующим криком поднимались в небо и летели дальше…

Епифан облюбовал сухое местечко и построил на угоре около речушки большой дом с широкими сенями, со светелкой и резным конем на крыше, вырубил, выжег и раскорчевал место для пашни, расчистил пожни, развел огород, посадил рядками у дома березки и рябины. Вся семья Епифана от мала до велика работала день и ночь с упорством отчаяния, без отдыха и сна: знала, что можно пропасть с голоду вдалеке, от людей и дорог, что помощи ждать неоткуда.

И вот зашумели вскоре на гиблом месте овсом и рожью нивы, запахло печным дымом, замычали коровы и телята, закрякали утки, зазвенели на пасеке прирученные пчелы, и далеко разнесся кругом петушиный крик…

Так началась деревня Курьевка.

Когда это было?

Никто не знает и не помнит. Может быть, при царе Михаиле Федоровиче, может, при царе Борисе Годунове, а может, и того раньше: много поколений курьевцев улеглось с тех пор на кладбище у древней часовенки в жестокую и скупую курьевскую землю, отдав ей всю свою силушку. В мелкий ручеек высохла за это время резвая речушка Колодная, позеленел от старости и сгнил на месте Епифанов дом, а потомки Епифана давным-давно разошлись по своим хатам, понавезли невест со стороны, нажили новые прозвища и стали совсем чужими друг другу. Они забыли даже, что произошли от одного корня, как взросли от старых Епифановых берез те белоствольные могучие березы, что стоят зеленой стеной и верхушками своими закрывают курьевское небо.

И все, все, что выстрадала и пережила за это время русская наша земля — и тяжкие битвы с иноземным врагом, и крепостное рабство, и капиталистическую каторгу, — все это пережила и выстрадала маленькая Курьевка.

Бабка Аграфена, забывшая, сколько ей лет, сказывала, как барин проиграл ее девкой в карты, а жениха ее, конюха Евстигнея Стрельцова, выпорол до беспамятства на конюшне и отдал в солдаты: не доглядел, вишь, Евстигней за жеребцом, отчего повредил тот себе ногу.

Сказывали еще, что после «воли» угнали в Сибирь Константина Чувалова за то, что во время спора на меже избил господского управляющего. Потом попали в острог братья Шиловы за порубку леса в господской делянке. А где им было рубить-то, коли весь строевой лес барину отошел?!

В пятом году казаки били курьевцев нагайками за самовольный захват барского луга. А где же курьевцам было косить-то, коли барин отсудил у них лучший покос?!

Но как ни горька была родная земля, а стояли они за нее насмерть, не уступая никому.

Не донесла только народная память до нас имен тех курьевцев, что гнали из Москвы польских панов, громили под Полтавой шведов, бились за русскую землю у Бородино.

А были там, слава им, безымянным, курьевские мужики!

Но уже хорошо помнят в Курьевке, что дед Николая Спицына Аникей оборонял Севастополь и вернулся домой с медалью, а Леонтий Шипов, которого перед самой революцией задавило в лесу деревом, брал у турок Плевну. И еще лучше помнят и знают, что Трофим Кузин воевал с японцами в Маньчжурии, а Синицын Иван дошел в германскую войну до самых Карпат.

Не считал только никто, сколько курьевцев не вернулось с этих войн, и не знает никто, где лежат их кости.

Но крепок и живуч был Епифанов род. За вторую сотню перевалило к началу революции население Курьевки; после пожаров снова отстроились дома и стало их больше сорока, так что образовалась в Курьевке уже новая улица со своими садами, дворами, колодцами; после падежей скота и голодовок опять выросло стадо и еще больше зазеленело покосов, а поля отодвинули еще дальше лес от жилья…

Про старую Курьевку не раз в ночном сказывал нам, ребятишкам, дед Илья Зорин, земля ему пухом. Новая Курьевка началась уже на нашей памяти, в тот самый день, когда впервые подняли над ее крышами кумачовый флаг.

Привез его из Питера солдат Синицын. Бережно достал из мешка, приладил к длинной гладкой жерди и полез на самую высокую в Курьевке березу, чтобы привязать жердь с флагом к стволу.

Мужики молча стояли внизу, подняв бороды и светло улыбаясь.

— Видать ли? — закричал солдат с березы.

Снизу требовали:

— Подымай выше!

— Еще выше!

— Ну, право, как детишки! — похохатывал Яшка Богородица, опасливо наблюдая за мужиками с крыльца. — Удумали же, прости господи, забаву себе!

А Савелка Боев, суетясь в толпе и поддергивая рваные штаны, орал весело:

— Теперь, братцы, и в лесу не заблудишься! Куда ни зашел, а флаг-то, вон он, отовсюду виден…

— Как огонек!

Сняв солдатскую папаху, Тимофей Зорин широко перекрестился:

— Дожили, слава богу, до слободы. Ни царя, ни Керенского. Отвоевались.

Мужики загалдели, перебивая друг дружку:

— Без власти тоже нельзя.

— Передеремся все!

— А Советская власть, а Ленин на что? Теперь все законы Ленин пишет…

— Умные люди сказывали мне, правительство нонешнее все как есть из каторжников. И Ленин тоже…

— Это нам ни к чему. Их на каторгу-то царь за политику гонял.

Безногий Степка Лихачев перекричал всех:

— Землю, братцы, делить надо!

Но старик Негожев пригрозил мужикам клюшкой:

— Глядите, ребята, не обмануться бы!

— Чего глядеть-то, раз Советская власть приказывает. Сам Ленин закон этот подписал…

— За чужую-то землю и под суд попадешь…