Павел Макшанихин - Родимая сторонка

Она и сама не знает, отчего ее тянет к соседям. Оттого, может, что всякий раз на Алешку ихнего поглядеть ей хочется. А уж если поговорить доведется с ним, весь день вызванивает песни Парашкино сердчишко. Оттого еще, может, прилепилась она к Зориным, что нет у ней, кроме хворой матери, никого родных в деревне, и обо всем Парашке самой заботиться надо: и о пашне, и о покосе, и о дровах. Как же тут без чужих людей обойдешься? А дядя Тимофей хоть и скуповат, хоть и сердит бывает, а иной раз и поможет полоску ей между делом спахать, или воз дров попутно из лесу ребят заставит привезти, то сам изгородь за нее в поле поправит, или косу в сенокос отобьет. И тетя Соломонида жалеет Парашку: когда муки ей маленько тайком даст, когда — картошки, а то и говядинки принесет к празднику. Парашка ей тоже помочь всегда старается. Если Таисья в поле задержалась, Парашка тете Соломониде мигом и воды принесет, и пол вымоет, и скотину напоит.

— Вот бы мне такую сноху! — шутя скажет, бывало, ей тетя Соломонида. — Уж такая ли проворная да работящая!

Вспыхнет Парашка вся после этих слов да скорее вон.

И дня не пройдет, чтобы не наведалась она к Зориным: то за ведерком, то за угольками для самовара, то за советом к дяде Тимофею, а то и просто так. Посидит, посидит, слова иной раз не проронит, только уж все выглядит, все приметит. Ничего не укроется от Парашкиного глаза!

А о разделе у Зориных узнала она, даже и в дом к ним не заходя.

Да и как не узнать было: кабы все ладом у них в этот день, дядя Тимофей с утра бы ребят пахать послал, а баб — лен стелить, а то никто из них и на улицу не показывался. Василий, правда, выходил один раз во двор: овса лошадям в лукошке понес да в расстройстве-то в это же лукошко потом и воды у колодца налил. Сам дядя Тимофей на крылечке постоял маленько, потом рукой махнул, плюнул да опять в избу. А когда Василий Ивана Синицына привел, тут уж у Парашки и сомнения не осталось ни капельки: никогда дядю Ивана Синицына в дом зря не зовут, на то он и уполномоченный.

И об отъезде Василия с Мишкой узнала Парашка сразу, как увидела только, что Таисья вешает во дворе сушить вымытые котомки, а Мишка смазывает дегтем Васильевы и свои сапоги.

Но вот своего горя не могла загодя предвидеть Парашка: застало оно ее врасплох.

В день, как Василию с Мишкой уезжать, нарочно осталась Парашка дома, хоть и надо ей было лен за гумнами стелить. Принялась с утра репу убирать в огороде, откуда весь зоринский двор, как на ладошке, виден.

Вот дядя Тимофей Бурку запрягает в дроги. Видно, Василий с Мишкой в лес хотят напоследок съездить. И Таисья с ними увязалась вместо Алеши. Уехали. Совсем стало тихо у Зориных. Только вышла раз тетя Соломонида за водой с ведерком. А потом до самого обеда по двору одни куры бродили.

«Отчего же это Алеши не видно сегодня? — раздумывала Парашка и вздыхала горестно: — Тяжело ему, сердешному, будет, как братья уедут. Совсем задавит его отец, такого молоденького, работой!»

И так жалко паренька становится Парашке, что из глаз ее капают прямо на руки, смывая с них черную грязь, теплые слезы.

Пусть! Все равно никто не увидит. Никто и не узнает, что она так об Алеше думает. И сам он ничего об этом не знает. А одной-то как хорошо про него думать!

Вытаскивает Парашка желтую репу из грядки одну за другой, обрезает ботву, а ничего перед собой не видит кроме глаз Алешиных да чуба его лохматого.

«И в кого, он, Алешенька, уродился только: улыбчивый такой, разговорчивый да ласковый?! В тетю Соломониду, верно. Счастливый будет, раз в мать!»

Вышла на крылечко Парашкина мать, села на ступеньку, закашлялась, держась худыми руками за грудь.

— Парашка-а!

Сама думает вслух:

«И куда это она запропастилась, подлая?! Люди сегодня лен пошли стелить, а ей и заботы мало. Прямо никакого сладу с девкой нет! Уж не она ли это в огороде поет, бессовестная?!»

— Парашка-а!

Не слышит ничего Парашка, не до матери ей сейчас. Одну песню кончает, другую заводит, да все на соседский двор поглядывает.

А время уж к обеду. «Вон и Зорины из леса едут! Кто это навстречу им с крыльца сбегает? Алеша, верно! Да что это с ним? Как увидел братьев — бегом на задворки!»

Только принялась гадать, зачем бы это он, — хрустнула сзади изгородь. Оглянулась Парашка, а в огороде — Алеша. Лицо у него в крови, и глаза перед собой ничего не видят. Зашлось у Парашки сердце: «Уж не беда ли какая?»

Опустился Алеша на траву, зовет к себе тихонько:

— Иди-ка сюда, Параня!

Сам голову опустил, глаз не поднимает.

— Меня тятя из дома выгнал.

Кинулась к нему в испуге Парашка.

— Ой, да как же это?!

Села рядом, обняла за голову, у самой слезы ручьем.

— Беда-то какая! Да за что же?

Молчит Алеша, только губы кусает, чтобы не зареветь.

— В город он меня с Василием не отпускал, а как я на своем стоял, он меня и выгнал…

Парашка волосы ему гладит, в глаза заглядывает.

— Зачем тебе в город-то, Алешенька?

Отвернулся от нее сердито Алеша.

— Не понимаешь, дурочка. Женить он меня ладит на Маньке Гущиной. Приданого, говорит, у ней много и девка, говорит, хорошая. А мне ее не надо. Я на тебе женюсь. А что до приданого, так я тебе его сам заработаю…

Залилась Парашка румянцем, закрыла лицо руками.

— Ой, что ты говоришь-то, Алешенька! Стыдно мне.

— То и говорю. Не маленькая, чего стыдиться-то. Я бы и не сказал сейчас, кабы тятя меня не выгнал…

— Как же ты теперь, Алешенька? — в страхе подняла на него измазанное землей лицо Парашка.

Вскочил на ноги Алеша, лицо злое, брови нахмурил, сказал упрямо:

— Уеду я. Не буду с тятей жить.

Где-то на задворках напрасно кричал и звал брата Мишка. Парашка только и помнила, как обнял ее Алеша, поцеловал в щеку да сказал, уходя:

— Ты меня жди, Параня. Не ходи замуж ни за кого. Ладно?

— Ладно, — прошептала Парашка.

От радости, что любит ее Алеша, не сразу поняла она свое горе. Села на траву, залилась счастливыми слезами. А как опомнилась, бегом кинулась к Зориным. Думала с тревогой об Алеше: «Что с ним сталося? Может, одумался да вернулся домой? Только упрямый он, на своем выстоит, не пойдет к отцу. Тогда где же он теперь?»

С упавшим сердцем вошла к Зориным в избу, села на голбец, не может слова сказать.

Не было Алеши дома.

У Зориных сидели, как на поминках, сват со сватьей да дядя Григорий. Тетя Соломонида собирала на стол, уливаясь слезами; Таисья, окаменев и сложив руки на коленях, сидела на лавке, а дядя Тимофей посреди пола стоял столбом, словно забыл что или потерял.

Только Василий с Мишкой ходили веселые по избе, пересмеиваясь меж собой.

Сели все за стол. Тимофей на жену глянул, крякнул.

— Вина-то, Соломонида, осталось ли после праздника?

— Есть маленько.