Николай Фомичев - Неожиданные люди

— Да я от вас за пять-то лет слова доброго не слыхал, — не сдержался управляющий и пошел, усмехаясь про себя: «Вроде только мне эти клуни и нужны».

Услышал позади: крякнул директор.

Из центральной усадьбы Захар Кузьмич поехал в поле, дивился на дрожащую с легкого ветерка голубую остистую пшеницу, разминал на ладонях тугие, чуть не дожелта присушенные колоски, пробовал на вкус мучнистое молочко, в небо глядел, слепящее тяжелой жарой, прикидывал, когда начинать жатву… С поля пустился в разъезды по сенокосным участкам поглядеть: не порвался ли у кого трос, не сломалась ли косилка, а то глядишь — трактор стоит без форсунки…

У Григория Жилина пускач барахлил. С целый час, пока управляющий метался по сенокосному участку, Григорий стучал без продыха заводной рукояткой: «Стук-стук, стук-стук…» На облитой по́том, как у цыгана, смуглой спине ходили лопатки.

Все же взял Григорий свое: затрещал пулеметом пускач, рявкнул и выбросил дымные кольца, а потом заурчал упрощенно.

«Орел парень! На таких, как Григорий, вся работа в поле держится», — подумал Захар Кузьмич.

Под конец работы добрался до свеклы. Городские девчата прореживают свеклу не хуже деревенских и хворью хворают той же: меж делом трещат, как сороки…

На ток приехал при низком, по самый горизонт, солнце.

К площадке шел против солнца — ничего не видел, а ближе, в полынь ступил, закачал обрадованно головой: подстолбовые ямы все до единой повыкопаны. Походил, палкой померял. Завздыхал:

«В этаком-то грунте! Больно прытко взялись, скоро бы не сорвались».

…Но не сорвались институтские ни завтра, ни послезавтра. К четвергу (спасибо прорабу, тонкомеру подбросил!) на одной из клунь уложили прогоны, а в субботу, когда жарким утром вез управляющий в подарок строителям баклагу холодного молока, вдруг из-за взгорка встали в дрожащем мареве с десяток сверкающих белизной стропильных ферм. Только бы обрадоваться Захару Кузьмичу на такую работу, но тут же следом тревога идет: а ну как директор на ток заглянет! Не посчитается, что люди по десять-двенадцать часов пластают. «Приписка в наряде!» — скажет…

На ток подкатил Захар Кузьмич в самый разгар работы.

Институтские, по пояс голые, красные от загара. Валентин на пару с каким-то кудрявым парнем обрезают сосенку с колена. От пилы певучий звон по площадке идет. Двое других споро буравят раскос. Остальные в раскатанных бревнах шкурят длинномер. С треском рвется под острой лопатой кора, отлетает в сторону, и белая, словно запотевшая полоса раз за разом длиннеет и ширится на глазах.

Управляющий поднял из люльки баклагу, затащил в сараюшку. Присев на бревно, закурил. Сидит, дивится на работу. Народу в совхоз приезжает много, Захар Кузьмич всяких видывал, и плохих и хороших, но чтоб так вот дельно и ходко работу ладили (и не плотники, к топору-пиле привычные, — сотрудники научные), никогда не видал и, забыв про свою тревогу, пожалел, что директора нет: «Поглядел бы… С весны в отделении не был…»

Вдруг услышал крик бригадира:

— Подняли!

На шнуровке побросали лопаты. Кинулись к нему. Ферму подняли на руки, завели концы ос на прогоны, двинули с ходу вперед, и с командой Валентина — кто под конек жердевыми рогулями, кто в раскосы руками упершись — в пять минут поставили по отвесу.

— Перекур, ребята!

Гурьбой подошли к Кузьмичу, поздоровались. Половина в тени на бревнах расселась, а другие в сараюшку сунулись, забрякали кружками по ведру.

Захар Кузьмич негромко сказал:

— Вода-то колодезная соленая, так я вам баклагу молока со льдом привез. Пейте, товарищи.

— Холодное молочко — это вещь! — заулыбался Валентин.

— Молоко? Где молоко? — загалдели в сараюшке.

— Костя, черпани кружечку…

— Ох, и молочко, ребята! Разве у нас такое в городе?..

— Эх, вы! Думаете, напьетесь молоком?

— Понимал бы…

После молока опять расселись по бревнам, закурили. Один из пожилых кивнул на тощую папироску Захара Кузьмича:

— «Прибой» курите?

— «Прибой». «Беломор» к нам редко завозят.

— А «Шипку» не желаете?

— Да нет, я к папиросам привычный.

Один из парней, похожий на Федора-кузнеца, тянется с раскрытой пачкой через троих.

— У меня «Беломор». Закуривайте.

Захар Кузьмич только взял папиросу, а уж слова и справа подносят огоньку. Прикурил, затянулся, обежал глазами клуни, ту, на которой фермы ставят, и другую, где пока только прогоны уложены, обронил раздумчиво:

— Не иначе раньше срока кончите…

— Ага, — кивнул Валентин, — числа двенадцатого-пятнадцатого кончим, если не задержите нас с жердями. Во вторник на первой клуне будем обрешетку ставить.

— С жердями пока туго, товарищи. Нынче ночью пришли два лесовоза жердей, так директор их другому отделению отдал. Дыр-то ведь много. Там, в третьем, все еще в глинобитных телятниках молодняк зимует. А я так думаю: не сегодня-завтра отменят ящур. У меня на карантинные прясла как раз два лесовоза жердей ушло. Разобрать, вот тебе и порешет.

Валентин встал:

— Ладно, ребята. Кончили курить. С Захаром Кузьмичом мы еще потолкуем сегодня…

Институтские подались к клуне. Побрел и управляющий к мотоциклу. Валентин — за ним.

— Захар Кузьмич, мы тут вчера аванс получили… Так ребята вас просят… приглашают… В общем, отобедайте с нами. Мы вас шашлычком угостим. Есть у нас мастер такого дела…

Выпить стакан водки в компании всегда был не против Захар Кузьмич: как ни угрюм, как ни зол, как ни скрытен иной человек — в застолье всегда легче к его душе подход найти и обговорить любое дело. А институтским хотел предложить: не возьмутся ли бетонные арки поставить для мастерских (сколько же лет можно прицепной инвентарь на морозе ладить?)? Крана-то нет у совхоза, ну а инженеры, может, сообразят поднять и без крапа?..

— Добро, Валентин, приду, — пообещал Кузьмич.

— Сразу после работы, у меня на квартире, — обрадовался Валентин. — Бабка там уже стряпает, и шашлычника сейчас отрядим…

Захар Кузьмич, садясь на мотоцикл, еще раз глянул на стройку, покатил довольный: не зря денежки совхозные заплатил.

Вёдро долго держалось в Белоярке. К зною, безветрию, к бестучному небу Захар Кузьмич привык и, когда подкатывал на своем ИЖе с корзинкой свежих огурчиков к Варвариной избе, удивился помрачневшему небу. Туч не было, только синью набрякшие облака застили солнце, да в спину все крепче толкал стылый ветер степи.

Только тормознул у калитки — сверху, как ждало, закапало крупно, ртутно свернуло под каплями пыль на дороге. Захар Кузьмич заглушил мотор, оглянулся. Полнеба с облаками, с солнцем затянуло бегущей тьмой.

«Никак обложной», — подумал и тут же услышал Агафьин крик: