Сарвар Азимов - Узбекские повести

Заодно вспомнила, что и Камал на нее обижен и, наверное, страшно зол. Да, по отношению к нему она поступила просто бесчеловечно, сгоряча хватила через край.

Но и тут можно ее понять, кого-то надо было отправлять в Маханкуль, ведь дело там стояло на мертвой точке. Условия суровы, а бригада работала спустя рукава, нужно было стронуть, закрутить, зажечь людей. В Камале она уверена: раз он там — дело будет сделано. Он человек крепкий, может организовать и продумать работу, а если нужно — сумеет заставить людей работать с полной отдачей. Три-четыре года, и в Маханкуле будет освоен и начнет давать продукцию солидный клин земли. В перспективе можно создать даже отдельное крупное подразделение. Камалу и карты в руки, он возглавит, будет отвечать за этот участок хозяйства, будет при деле и в то же время не на глазах… Странно устроен этот мир. Каждый смотрит со своей точки зрения, преследует свои цели, борется своими методами. Невозможно подвести всех людей под один стандарт, под одну мерку. Пусть самый разумный стандарт и самая общая мерка. Но понимать — одно, а поступать, учитывая это в живой жизни, — другое! Да, все люди разные и стоит ли нападать на другого только потому, что он не похож на тебя? Вот ведь Малика знает критическое мнение Камала о себе, но не обижается? И вовсе не обидой продиктованы ее поступки, а хозяйственной необходимостью. Более того, Малика по большей части прощает Камалу его упрямство, прямолинейность, хоть и посмеивается над ним. Немало он и фантазирует, часто витает в нереальности. Сколько раз она разбивала его бредовые идеи, но он не отступается. Не в обиде была Малика и тогда, когда Камал не постеснялся и пошел в райком агитировать первого секретаря. Конечно, из этого ничего не получилось. Халил-ака человек трезвого ума. Малика знала, что у Камала в районе ничего не выйдет, и только посмеивалась над бесплодными усилиями Камала. Она думала, что после того, как в райкоме охладят его пыл, он остепенится. Ничуть не бывало. Теперь он поднялся в обком! И ведь посмел! Один из обкомовских друзей позвонил Халилу-ака, предупредил, что письмом занялся лично первый секретарь… Хорошо, если Камал ограничился темой Маханкуля, как бы он не припутал к этому чего-нибудь еще. Его поступки трудно вычислить, трудно предугадать его реакцию, никогда нельзя с ним чувствовать себя спокойной. Эх, неугомонный Камал! Ему, видите ли, не нравится, что засеяли участки у детского сада и школы. Ну мало ли что может человеку не нравиться, не обязательно же лезть со своим мнением, критиканствовать! Давно они не понимают друг друга. Вот во взглядах самого Камала, в его отношении к людям многое для Малики, например, совершенно неприемлемо, но она терпит, и, между прочим, не первый год. Камал же мыслит только со своих позиций. Ведь нельзя не считаться с движением времени, с определенными объективными трудностями, неизбежными закономерностями. Слепому понятно, что эти закономерности неизбежны. С каждым днем, например, растет население земли. С ростом численности населения, естественно, должны осваиваться новые земли, строиться новые города, нужно обеспечить народ, создавать условия для того, чтобы людям жилось хорошо! Ради этого придется пожертвовать какими-то саксаулами в Маханкуле. Да и зачем его сохранять? Ни толковой растительности, ни полезных животных, только вараны да тушканчики, Другое дело, если бы речь шла о цветущем оазисе, тогда разрушать было бы действительно грешно. Разве плохо, если на месте диких тамарисков и саксаулов раскинутся хлопковые поля, зазеленеют сады? Неужели Камалу непонятны эти простые вещи? Или у него какие-то свои соображения? Может, он из зависти сует палки в колеса? Нужно было давно и окончательно поговорить с ним об этом, да все некогда, а теперь вот письмо в обком! Какие у него доводы? Разнообразный животный и растительный мир следует сохранять, но разве она, Малика, против этого? Сейчас об этом и пишут и говорят и в газетах, и по телевизору. Надо будет все-таки с ним поговорить. Камал, в сущности, не из тех людей, кто понапрасну бросается в огонь. Не сегодня, так завтра, через неделю явится секретарь обкома: что тут у вас делается? И перевернет все планы. Вдруг он займет позицию Камала, выскажется против освоения Маханкуля? Что тогда? Нет, это невозможно. План был утвержден. Хотя, конечно, как бы там ни было, неприятности по этому письму будут. Или Камалу оттопчут хвост, или поражение потерпят Малика и Халил-ака. В принципе ей нечего бояться. Все более или менее в порядке. Хозяйство в общем на подъеме. План по коконам выполнили в числе первых, хлопчатник окреп, подтянулся, на него приятно смотреть и, по всему, есть виды на добрый урожай. Через пару дней можно приступать к обработке междурядий. Нет причин волноваться, все в норме. На душе неспокойно? Но на спокойствие при такой должности рассчитывать было бы наивно.

Малика постояла у машины. Шофера не было. Она открыла дверцу, бросила сверток на сиденье и, подождав немного, нетерпеливо и зло нажала на клаксон. Ее внимание отвлекла труба в арыке, до краев переполненном водой. Вода не вмещалась в трубу, выплескивалась из арыка и растекалась по горячему асфальту. Машины, летя по дороге, обдавали брызгами прохожих с ног до головы. Рядом в чайхане царило сонное спокойствие. Малика еще несколько раз надавила клаксон, и из дверей чайханы как ветер вылетел ее шофер, молодой джигит с тоненькими щегольскими усиками, а в дверях за ним появился Кудрат. Малика сделала вид, что не заметила Кудрата, и велела шоферу позвать чайханщика. Шофер покорно приложил руки к груди и в мгновение ока развернулся, чтобы тут же привести чайханщика.

Чайханщик поспевал за ним, торопился изо всех сил, и его грузное жирное тело ходило ходуном под просторной белой навыпуск рубахой, забавно было видеть этого огромного человека с переваливающейся утиной походкой — к лицу его приклеился невыразимый испуг, он перекидывал с плеча на плечо свой развязанный кушак и всем видом изображал послушание и покорность. Еще не зная, в чем дело, видя разгневанную председательшу, он замер, как провинившийся школьник и опустил голову, переминаясь с ноги на ногу.

— Здравствуйте, ападжан! Что случилось, ападжан?

Чайханщик поднял свои заплывшие жиром глазки и опять виновато их опустил.

— Что это? — Малика грозно указала на растекающуюся по горячему асфальту воду.

Чайханщик взглянул и снова опустил глаза. На его лоснящемся лице выразилось крайнее страдание и бесконечная печаль, он пожевал губами и ничего не сказал.

— Я вас спрашиваю? — Малика повысила голос.

— Извините, ападжан, я не знал, ападжан…

Тонкий плаксивый голос чайханщика был умело рассчитан на то, чтобы вызывать жалость. Старый плут просто насмехался над Маликой. Он никогда не ответит на вопрос прямо. Всему на свете он противопоставляет только одни хитрые увертки, а вернется в чайхану и будет посмеиваться над ней со своими бездельниками-клиентами, рассказывать, как очередной раз увернулся и провел председательшу.