Сарвар Азимов - Узбекские повести

— Кш! — зашикал Пиримкул, потом взял в изголовье Мустафы большое полотенце и замахал. — Кш!

Теленок нехотя отступил назад. Через минуту услышали, как он ударился копытами об другой порог.

Мустафа посмотрел в угол комнаты, где был неразобранный еще с зимы сандал. Гости тоже посмотрели туда. Мустафа, почувствовав неловкость, перенес взгляд на потолок. Потом снова посмотрел на брата. Пиримкул быстро закрыл устремленные вверх глаза и сделал вид, будто зевает, но Саломат не успела закрыть глаза и так и осталась сидеть, уставившись в потолок.

Мустафа смутился. Ему хотелось сказать, что он больной и ему ничего больше не остается, как только смотреть по сторонам в этой тесной комнате. Но скажи он такое, брату и невестке тоже стало бы не по себе. Мустафа тяжело вздохнул и закрыл глаза…

Опять помолчали.

Вошла Гульсара. Взяла с полки посуду, снова вышла.

И кот, лежавший под сундуком, вышел следом за старушкой…

Мустафа открыл глаза: гости смотрели на сундук.

— Там, под сундуком, полно мышиных нор, — сказал Мустафа.

— Наверное, лет пятьдесят, как вы построили этот дом? — спросил Пиримкул Малия. — Или даже больше прошло?

— Нет, пятидесяти еще нет, — сказал Мустафа. — Сорок лет прошло.

— Мой деверь все делает на совесть, — сказала Саломат. — Вот смотрите, сорок лет стоит его дом, а все как новый!..

— Нет, он уже не новый, — сказал Мустафа. — А дувал я каждый год чиню.

— Это хорошо, что вы каждый год чините дувалы, — сказал Пиримкул Малия.

Мустафа не ответил. Его утомил разговор. С минуту он полежал с закрытыми глазами, но ему стало тоскливо, он опять открыл глаза и взглянул на брата и невестку. Взгляд их горящих нетерпением глаз вконец рассердил Мустафу… «Чего это они следят за каждым моим движением? — подумал он. — Не в доме же зарыл я золото!.. Скорей бы они ушли, замучили!.. К черту золото! Пускай пропадает под навозом!..»

Наконец Саломат первая устала ждать, встала…

— Пойду я, дорогой деверь. Пускай уж ваш брат посидит возле вас. Нельзя больного человека оставлять одного, вдруг что понадобится.

И она вышла, шурша атласным платьем. Братья остались одни. Кажется, Пиримкул немного стеснялся при жене, с ее уходом он придвинулся поближе к Мустафе, взял полотенце и вытер со лба капельки пота.

— Лоб-то у вас какой горячий, — сказал он.

— Сейчас еще ничего, вечером горячее бывает…

— Вечером вы, наверное, бредить начинаете!.. — со слабой надеждой спросил Пиримкул Малия.

Мустафа не ответил. Сильно обиделся он на брата. «Все равно ничего не скажу, — решил он. — Пускай пропадет!..»

Вечером, когда ушли последние посетители, Мустафе вовсе неинтересно стало умирать. Было скучно часами лежать в постели, уставясь на потолок.

— Не буду я тут валяться, Гульсара, нет никакой силушки больше терпеть, — сказал Мустафа жене, сидевшей у печки с прялкой, и, не обращая внимания на причитания, снял с гвоздя халат и бросил его через плечо.

Старушка Гульсара было испугалась, но, увидя, что Мустафа поднялся без посторонней помощи, обрадовалась и бросилась на улицу, позвать Усмана. И через минуту они вернулись уже вдвоем, подхватили Мустафу под руки и повели к двери. Гордость не позволяла Мустафе пользоваться такой помощью, он попытался оттолкнуть помощников и идти самому. Он даже высвободил левую руку, со стороны старушки, но с Усманом справиться не удалось, тот был сильнее старика.

Мустафа, сам того не замечая, два раза топнул ногой от собственного бессилия.

— Вы только посмотрите на него: гарцует, как жеребенок! — засмеялся Усман и, подняв Мустафу на руки, словно малого ребенка, вынес, хохоча, из дома.

Мустафа задрыгал ногами, но ничего не вышло, Тогда он наконец успокоился и улыбнулся Усману:

— Ладно, вынеси меня за ворота, сынок.

Усман вынес Мустафу со двора, осторожно опустил на ноги, но рук не убрал, кажется, он боялся, что Мустафа упадет. Мустафа сделал несколько шагов вперед, но и тогда Усман не отпустил его, посадил на толстое тутовое бревно. Потом принес из дома старенький палас, расстелил на бревне и пересадил старика.

Чуть ниже холма, над самым колхозным садом, пролетела стайка пегих скворцов. Мустафа долго следил за их полетом, пока они не скрылись на востоке, в дымке голубых гор. Старик перевел взгляд на запад. Вдалеке показалась еще одна стайка. По тому, как они летели рывками, то медленно, то быстро, Мустафа понял, что это воробьи. Через минуту воробьи нырнули вниз и вот уже защебетали в ветках мустафинских чинар.

Пролетела еще одна стая пегих скворцов.

Показался орел, задержавшийся в степи, в окружении пяти сизоворонок. Те упрямо преследовали медлительного орла. Кажется, ему надоели эти наглые птицы, и он попытался взлететь чуть повыше, но сизоворонки были начеку — двое из них тут же оказались над головой орла. Орел нырнул вниз, но сизоворонки опять ринулись за ним. И так, гомоня, пролетела и эта странная компания. «Сизые останутся в обрыве за домом Бутабая, — подумал Мустафа, — не могут они далеко летать. А орел полетит в свои горы…»

Пролетела с шумом большая стая индийских скворцов, потом снова стайка воробьев… одинокий ястреб… Все птицы летели с запада на восток. На западе была степь, там птицы кормились…

Пролетела еще одна стая пегих скворцов, на этот раз огромная. Тысячи птиц, словно тучи, закрыли собой полнеба.

С другого конца кишлака, со стороны базара, показалось стадо коров. Они длинной вереницей потянулись по улицам. Первые коровы были уже у ворот Назара Махдума, а последние все еще скрывались за Коровьей вершиной.

Пыль, поднятая стадом, ползла сюда вверх. «До пруда Махсума, поди, дойдет, — рассудил Мустафа. — Дальше коровы не пройдут…» Стадо редело и редело, пока наконец не осталось с десяток коров. Две из них повернули к пустырю старика Хуччи. Остальные потянулись дальше. На какое-то время Мустафа потерял их из виду, кажется, коровы решили пройти напрямик, через упавший дувал колхозного сада. Но вот они опять показались, теперь уже за прудом Ибадулло Махсума. Три коровы пошли к воротам Ибадулло Махсума. Не успели они еще войти, как вышел сам Ибадулло Махсум за остальными коровами. Те подошли к пруду и с отлогого берега стали пить воду. Одна рыжая, корова Камиля Письмоноши, и три мустафинских быстро напились. У пруда осталась одна только корова, тоже Мустафы, огромная, с черно-золотистыми полосками на крупе. Ибадулло Махсум подождал, пока корова напьется, потом все вместе двинулись дальше. Передние коровы были уже на развилке тропинки. Корова Камиля Письмоноши повернула направо, замычала. В ответ ей послышалось мычанье теленка перед домом Камиля Письмоноши. И мустафинские коровы замычали, но телята им не ответили — они были сытые.