Кузьма Чорный - Третье поколение

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Ясным утром Кондрат Назаревский медленно шел опушкой леса по изрытой колеями дороге. Роса высы­хала, сильно пригревало солнце, лес звенел от птичьих голосов. Капли росы еще блестели на жнивье и на сло­женных в копны снопах. Фыркала лошадь, пощипывая траву.

Кондрат Назаревский не обращал внимания ни на солнце, ни на тишину в поле и в лесу. За последние годы все это ему надоело. Воевать всегда приходится либо в поле, либо в лесу, а Кондрат Назаревский с са­мого начала войны с белополяками — на фронте. Сейчас его переполняло чувство радостного удовлетворения. Местность, по которой он проходил, уже несколько дней была советской. Красная Армия успела далеко продви­нуться вперед. Еще день-два, и он будет дома, у отца. Месячного отпуска ему вполне хватит для того, чтобы залечить легкое пулевое ранение в ногу и избавиться от тупой боли в плечах и шее.

У него был наряд на подводу из соседнего хутора. Этот хутор он теперь и разыскивал. Час тому назад он вышел из деревни за лесом, в которой ночевал. Перед уходом он сидел на завалинке у хаты старосты, а сель­ский староста писал в хате на клочке синей бумаги вла­дельцу хутора Скуратовичу распоряжение предоставить красноармейцу Назаревскому подводу. Передавая бу­мажку, староста сказал, словно оправдываясь:

— Тут, поди, и двух верст не будет. Вот так — прямо опушкой. Я бы вам из деревни дал лошадь, да все с обозом под Варшаву ушли. А если у кого лошаденка и осталась — на ней вся деревня снопы возит. У Скуратовича три лошади, и все они, я знаю, дома. Он их в лесу прячет. Вы только нажмите на него хорошенько.

Чем дальше Кондрат Назаревский продвигался на восток, тем меньше замечал он следов недавней войны. А здесь, казалось, люди и вовсе забыли об этой страш­ной напасти: все спокойно делали свое дело. Крестьянин в поле сказал, что узкая дорога в ближнем лесу ведет прямо на хутор Скуратовича.

Чернолесьем пришлось идти недолго. Дорога сразу же спускалась в лог. Начался густой ельник. Придо­рожный папоротник был весь мокрый от росы. В небе над ельником парил коршун, где-то близко кудахтали встревоженные куры. Вскоре показалась поляна. Широ­кая полоса клевера тянулась от ельника, узкая дорога терялась в высокой траве. Кое-где на поле росли дуп­листые дикие яблони. Кругом желтело жнивье — ржаное и яровое. Овес стоял на поле в копнах. Со всех сто­рон высился хвойный лес, и только в одном месте поле сливалось с небом. Там из-за пригорка чуть виднелись крыши изб.

На хуторе собаки встретили Назаревского неисто­вым лаем. Двор был огорожен ветхим частоколом. Ме­стами между еловыми кольями образовались широкие щели, которые были заколочены досками. Над кирпич­ным погребом склонились вековые дубы, мощные, слов­но каменные горы. Напротив погреба была конюшня с широко раскрытыми воротами. Кондрат Назаревский туда и направился. Но лошадей там не было. И людей тоже. Две собаки преследовали красноармейца, за­хлебываясь истошным лаем да так и норовили вцепиться в обмотки. Кондрат схватил с земли суковатую палку и замахнулся на них. Собаки отпрянули, но тут же с еще большим остервенением снова кинулись на него. Наконец одна рванула-таки его за ногу. Кондрат обо­злился, запустил в собаку палкой. Острый сучок палки ободрал ей бок. Собака заскулила и, поджав хвост, бро­силась наутек, прямо под невысокую изгородь, за кото­рой стоял домик с желтыми наличниками. Где-то там она продолжала заливаться и скулить, а другая все еще кидалась на Кондрата. Но с одной уже было легче спра­виться.

Назаревский пошел к дому. Навстречу никто не вы­ходил. Он поднялся на прогнившее крыльцо, ступени которого лежали на камнях и гнулись под ногами. Дверь была не заперта, и красноармеец вошел в небольшие сени с деревянным полом. Собака осталась во дворе. Сени вели в сравнительно просторную комнату,

Теперь, когда чужой человек вошел в хату, уже нельзя было не откликнуться. Из боковушки послышал­ся женский голос:

— Кто там?

Вышла пожилая женщина. Надо полагать, что она видела в окно, на кого лаяли собаки, — уж очень поспеш­но она спросила.

— Что вам нужно, товарищ?

— Мне нужна подвода, — ответил Кондрат Назарев­ский.— Вот бумажка от старосты. Я раненый, больной, еду домой, в отпуск

Последнюю фразу он добавил, заметив холодный взгляд хозяйки.

— А далеко вам ехать?

— Верст сорок.

— Оно и следовало бы дать вам подводу, да вот ло­шадей дома нет. Все в обозе. Три лошади были... Да вот одну угнали поляки, а две в обозе. С красноармей­цами поехали... И лихо его знает, этого старосту, чего он от нас хочет, чего он к нам цепляется! Ведь он знает, что наших лошадей дома нет.

Кондрат Назаревский попытался договориться по-хорошему:

— Я не всю дорогу на вашей подводе проеду. Мне бы верст двадцать или пятнадцать, а там я подводу сменю.

— Но где же я возьму вам лошадь?

Кондрат присел на древнюю, изъеденную шашелем кушетку. После возни с собаками заныла рана на ноге. Ломило плечи, грудь. Он пошел в открытую:

— Давайте сейчас же подводу!

Женщина пожала плечами и тоже села в стоявшее у дверей ветхое, сколоченное гвоздями и крытое перка­лем кресло. Она приготовилась молчать. Кондрат в ожи­дании ответа стал внимательно осматривать комнату.

Над комодом висели фотографии. Местный фото­граф, уездный, или местечковый, особым мастерством не блистал: на одном снимке мужчина оказался с про­давленным носом (если только в натуре нос у него был прямой), с оттопыренными губами. Глаза сидели глубо­ко, и в них светилось удовлетворение. Усы торчали стрел­ками. Он пристроился на какой-то модернизированной фотографической штуковине, а позади него стояла жен­щина, положив руку ему на плечо. Он сидел, а она стояла и поэтому казалась очень высокой. Это была та самая женщина, которая теперь уселась возле дверей и старалась не смотреть на Кондрата Назаревского. На снимке она выглядела лет на двадцать пять моложе. На груди ее мужа тянулась по жилетке широкая це­почка от часов. Начищенные сапоги получились на фотографии белыми. Женщина была одета по тогдашней моде. Такое платье могла в те времена подарить какая-нибудь барыня своей любимой горничной.

С другой фотографии на Кондрата Назаревского смотрел мужчина тоже с подкрученными стрелкой уса­ми, но его облик был гораздо изящнее. Если на первой карточке сразу же видно было мужика, который выбил­ся в паны, то этот, казалось, с самого рождения вра­щался среди панов. И манишка на нем была крахмаль­ная, и галстук ловко повязан бабочкой. Тут же висела и третья фотография. На ней был снят совсем молодой парень. Безусый, в галифе, во френче со множеством карманов и карманчиков, он позировал, положив ногу на ногу. Волосы у него были смочены и приглажены, сбоку белел безупречный пробор. Кондрат вскочил с ку­шетки и подошел к фотографии. Он узнал этого парня. Посмотрел на женщину.