Владимир Лидин - Отражения звезд

— Все-таки молодежи порадуешься, — сказала Агния Кузьминична, когда школьники прошли в залы, — с ней и сама вроде молодеешь.

— Вот то-то и оно, — подтвердила Мария Петровна.

А про то, что вместе с этим яснее видишь вечер своей жизни, не сказала.

Она пробыла в музее до двух часов, чтобы после обеденного перерыва купить по дороге в булочной хлеб, а возле того дома, в котором жила почти сорок лет, стояла дворничиха Назия, казанская татарка, с широким, добрым лицом.

— Тебя один высокий ждет... смотри, сидит, — и она указала на дальнюю скамейку во дворе.

— Кто же это? — удивилась Мария Петровна.

Она так давно жила одиноко, редко кто посещал ее, из близких осталась только племянница Ася, дочь покойной сестры, жила в Пензе, и странно было представить себе, что у этой Асеньки, которую помнила девочкой, уже взрослые дети.

Человек, сидевший в глубине двора, посмотрел в ее сторону, нерешительно поднялся, и Мария Петровна спросила, когда он подошел:

— Вы ко мне?

— Да, если вы Мария Петровна Севастьянова.

И что-то сразу вдруг стиснуло сердце, так странно и зыбко стиснуло: на кого-то походил он, этот высокий, с тонкими, правильными чертами лица человек.

Они поднялись на второй этаж, сели в ее комнате, и Мария Петровна тревожно и выжидательно смотрела на незнакомого и все же чем-то знакомого человека.

— Не знаю, как вы отнесетесь к моему приходу, но мне необходимо было повидать вас. Я сын Алексея Андреевича.

И теперь сразу прояснилось, на кого походит тот, кто был сыном ее бывшего мужа...

Еще в университете, в самую свежую пору своей жизни, она полюбила однокурсника Алексея Севастьянова, учившегося вместе с ней на отделении русского языка и литературы филологического факультета, полюбил и он ее, и два года совместной их жизни были самыми полными и лучшими страницами для нее. Севастьянов, писавший книгу о декабристах, получил по ходу своей работы командировку в Сибирь, где в архивах хранилось еще много неподнятых материалов, однако поездка, рассчитанная на несколько месяцев, затянулась почти на целый год, а некоторое время спустя Севастьянов написал из Красноярска, что нашел хорошую помощницу, тоже изучающую прошлое Сибири, недавно они ездили вместе в Ачинск и Тобольск, и между строк можно было прочесть, что сближает их не только общая работа.

Так оно и оказалось впоследствии, и то, что было ее, Марии Петровны, любовью, стало ее печалью, но она все же искренне написала тогда Севастьянову, что желает успеха его работе, поступила вскоре научным сотрудником в музей писателя, творчеству которого была посвящена ее дипломная работа, и год пошел за годом, а там и замело все метелицей...

— Меня зовут Игорь, — сказал сын Алексея Андреевича. — Я этнограф, изучаю историю и быт некоторых народностей Сибири. Папа в последние годы, когда тяжело болел сердцем, особенно часто вспоминал вас. Мы были с ним друзьями, и он никогда не скрывал от меня ничего. Я знаю, что вы были его первой любовью, которая не забывается, и папа обязал меня, чтобы я повидал вас когда-нибудь, хотя мое посещение может быть неприятно вам.

— Почему же? — спросила она, помолчав. — Для меня это радость, что у Алексея Андреевича остался сын... и похожи вы на него, так похожи!

— Папа умер два года назад. Мою дочь, свою внучку, уже не застал.

Он глядел на нее, маленькую и кроткую, как-то забившуюся в угол дивана, с глазами небесной синевы, словно они жили своей отдельной нестареющей жизнью.

— Странно все, Игорь Алексеевич... так странно! — сказала Мария Петровна только.

Она не смогла бы объяснить, как иногда с неожиданной силой выпрямляется то, что было сжато, стиснуто, казалось навсегда связанным лишь с обидой и горечью... и как тогда, несмотря ни на что, человек чувствует себя утешенным.

Но и он, наверно, не смог бы объяснить, как тронут тем, что так мягко, по-женски, даже по-матерински она приняла его, несмотря на свое несостоявшееся счастье... а это все же было косвенно связано и с ним.

— Если вы изучаете народности Сибири, может быть, пришлете какие-нибудь фотографии для нашего музея? — попросила она, как бы отстраняя то, что на миг возникло между ними. — Писатель, которому посвящен музей, бывал в Сибири и сочувственно писал о некоторых народностях.

— Конечно, подберу и пришлю. И знаете, что еще, Мария Петровна? Я был уверен, что вы остались такой же, о какой говорил мне папа.

— О какой же он вам говорил?

— О человеке с большой и все понимающей душой. Книга «Декабристы в Сибири» вышла за месяц до его смерти, но он успел надписать ее вам.

Игорь Севастьянов достал из портфеля книгу, и Мария Петровна прочла на титульной странице лишь одно слово: «Маше», написанное знакомым и давно унесенным в сибирские дали почерком.

— Я очень благодарна вам, что вы посетили меня, — сказала она. —И если мы уж заговорили о том, чего ни вы, ни я никому другому не сказали бы, то есть одна старая пословица, Игорь Алексеевич: «Добро худо переможет». А зло — что ж... зло только зло и родит. Нет, не было у меня никогда в душе зла, хотя, конечно, я много пережила в свое время. Но Алексею Андреевичу я от всего сердца желала счастья, и что же можно пожелать человеку, которого любишь? Только счастье, если даже и не получилась твоя с ним судьба. Вы единственный, которому я могла сказать это.

Он коснулся ее маленькой, сухой руки, и они посидели минуту в молчании.

— Да, вот так... — вздохнула Мария Петровна. — А сейчас, может быть, чаю выпьем?

— Спасибо, нет времени. Я ведь только на два дня в Москву, послезавтра в семь часов утра улетаю обратно.

— Теперь, наверно, не скоро выберетесь снова. Сколько лет вашей дочке?

— Полтора года всего.

— Что бы такое послать ей... возьмите этот лапоточек. Мне его прислали из Вологды... подвесьте к ее кроватке на счастье.

— А мне подарите вашу фотографию. Дома порасскажу о вас, жена у меня чуткая, тоже все понимающая.

— Нет у меня фотографии, не снималась сто лет. Скажете — живет в Москве одна старушка, одна бабушка — Мария Петровна, шлет добрые пожелания. Ну, можете и добавить, что порадовалась она вашему посещению... порадовалась, что не совсем ушел Алексей Андреевич, и это ведь такая милость жизни, что не все она уносит!

А еще через день, в семь часов утра, уже оторвался, наверно, от земли самолет, на котором улетел Игорь Севастьянов, идет высоко под исчерна-синим, чистым небом, уносит с собой то, что бессознательно берегла она в себе всю жизнь... но взамен пришло то, чего она бессознательно ждала всю жизнь.

К одиннадцати часам она пошла в музей, Агния Кузьминична уже сидела за своим столиком у входа, привычно спросила:

— Ну, что новенького-хорошенького, Мария Петровна?