Владимир Лидин - Отражения звезд

Четверть часа спустя был уже зеленоватый отсвет светофора и гул проходящего поезда, наверно скорого, потом огни станции, а дальше как бы судоходный путь — сначала до Быкова, потом до Саратова, где ждет его та, которую нашел он когда-то в таком же тумане широкой волжской ночи.

В свое время Анна Михайловна дала себе слово, что, если сын вернется с войны, она посадит возле родильного дома, в котором работала врачом, какое-нибудь деревце.

Сын вернулся с войны, и она посадила деревце, маленькую, тихую березку, дерево мира и красоты России.

Сын Александр Рогов сразу же принялся наверстывать пропущенное за годы войны, несколько лет спустя окончил медицинский факультет, получил назначение сюда же, в районный центр, где столько лет работала мать, стал сначала молодым врачом, потом опытным врачом, потом понемногу пожилым врачом, а там и заслуженным. Мать к этому времени давно умерла, но многие женщины, следуя ее примеру, тоже давали себе слово, что если все будет благополучно с ними, то посадят березку в честь сынка или дочки, и постепенно возле родильного дома возникла рощица, получившая нескладное, но глубокое по своему смыслу название — Материнская роща, а потом, когда построили новый родильный дом, рощу переименовали в «парк Победы», и большинство деревьев в нем, преимущественно березы, посажены были руками матерей.

После войны прошло уже свыше тридцати лет, и заслуженный врач Александр Александрович Рогов давно стал сам отцом, а там и дедом, водил иногда в свободный день внучек в парк Победы, а внучки ничего не знали о том, что парк возник из Материнской рощи и что их мать тоже посадила в свое время два деревца, когда родились они, девочки, Таня и Саша, по воле судьбы — одногодки.

Теперь маленькие саженцы, походившие больше на прутики, стали большими деревьями, с серебряными с чернью стволами, на многих были скворечники, в которых селились не только черные скворцы, до осени шнырявшие по газонам, но и воробьи с их жаждой жизни и деятельности, и всегда воробьи напоминают о том, что человек должен быть жадным к жизни, к тому же со стойким чувством товарищества.

Мать умерла несколько лет спустя после окончания войны, и Александр Александрович выбирался нередко в свободный часок, который не так-то часто выпадал, посидеть на скамейке возле той березы, которую посадила мать в память того, что вернулся сын с войны, повоевал с честью и, хоть был дважды ранен, все же вернулся.

Теперь уже никто не знал, какое деревце посадила в свое время Анна Михайловна Рогова, принявшая столько новорожденных, что через ее руки прошла, наверно, добрая треть нынешних граждан их районного центра, ставшего уже и городом, с построенными в нем спичечной фабрикой и заводом дорожных машин.

Выбрался он, Александр Александрович, и на этот раз посидеть в уединенной, предзимней тишине, когда в парке безлюдно, только синички и воробьи копошатся на облетевших деревьях, и лишь на верхушках берез еще держатся ржавые венички.

Казалось самому себе странным, что вот выбрал часок столь всегда занятый главный врач городской больницы, за которым во время обходов тянутся следом другие врачи и медицинские сестры, а больные смотрят на него с затаенной надеждой, но вместе с тем и с затаенным страхом, чтобы, простукав и выслушав их, врач не нахмурился, скрыв, однако, выражение своих глаз...

По дороге, когда шел он сюда, многие узнавали в несколько грузном, в очках, с седыми кудряшками по бокам берета, старого врача, почтительно кланялись ему, и он кланялся им, не зная нередко, с кем раскланивается: может быть, с бывшим больным, кого лечил когда-то...

Александр Александрович еще издали приветствовал кивком головы ту, которая была посажена руками матери: он знал ее, и она, казалось, знала его, шевелила ветками, когда он приходил, и опустит, наверно, один-другой глиняно-желтый листочек на его плечи, пока посидит он с полчасика в раздумье над тем, что давно ушло, но все же было когда-то.

Береза и на этот раз пошевелила ветками, когда он подошел, правда почти голыми, сквозь которые просвечивало небо, чуть сывороточное от рыхлых, белесых туч.

На скамейке, где он обычно посиживал, сидел сейчас мальчик, с бледным, фарфоровым личиком, несколько похожий на того отрока, которого изобразил когда-то художник Нестеров. Александр Александрович, слегка недовольный, что на скамейке сидит еще кто-то, сел, однако, рядом, покосился на мальчика, а мальчик смотрел куда-то в сторону, ввысь, и Александр Александрович увидел большую, красивую птицу на ветке дерева, релкую в городском парке иволгу.

Александр Александрович посидел минутку молча, отдуваясь в свои толстые седые усы, потом спросил мальчика:

— А ты знаешь, какая это птица?

— Иволга, — сказал мальчик уверенно.

— Ты юннат, наверно?

— Да, мы в этом парке ведем наблюдения. А вы тоже наблюдаете? Я вас знаю, вы врач. Вы мою маму лечили, проходили раз мимо, а мама сказала: «Это хороший врач, он меня вылечил», а вы не заметили ее.

— Все возможно, — повинился Александр Александрович, — иногда и не знаешь, с кем поздоровался. А прихожу я сюда не наблюдать за птицами, я еще не юннат, не дорос до этого, а слушать разговор берез.

— Какой разговор берез? — спросил мальчик, впрочем не очень удивившись, привыкший уже, наверно, к тому, что природа то и дело подкинет какую-нибудь тайну.

— Прекрасный разговор, такой по душам... все-то они вспомнят и порасскажут. Сколько лет дереву, возле которого мы с тобой сидим? Как ты думаешь?

Мальчик взглянул наверх, на рыжий оставшийся веничек.

— Лет тридцать, наверно.

— Ты способный юннат, — одобрил Александр Александрович. — Почти точно определил возраст этой березы. Приходи и ты когда-нибудь послушать ее. Она расскажет тебе, что посадила ее моя мать, в память того, что я вернулся с войны, а потом многие другие матери сажали в честь своих детей деревья. Может быть, и твоя мать посадила когда-нибудь деревце, спроси ее, а если и не посадила, то знает, конечно, что прежде это место называлось Материнской рощей. А березы ведут друг с дружкой разговоры о том, что была наша с тобой родная земля в огне, но не сгорела, это вечная, гордая наша с тобой земля! Тебя как зовут?

Но отрока звали не Варфоломеем, как на картине Нестерова, а Мишей Берестовым.

— Это гордая наша с тобой земля, Миша Берестов, — повторил Александр Александрович. — И все, что произрастает на ней, шевелит ветками или клонится, если это, скажем, пшеница, — все в ее честь, нашей с тобой земли. Я — старый врач, можешь мне поверить.

— Я верю, — сказал Миша Берестов.

Иволга вдруг снялась, задержалась на лету над дощечкой одной из кормушек, склюнула, наверно, ягоду рябины и полетела дальше, сказав доброе слово юннатам, и Александр Александрович спросил: