Тиркиш Джумагельдыев - Настырный

Дутарист заиграл нежную страстную мелодию. Люди, разгоряченные спором, только что готовые схватиться в драке, полулежали теперь на подушках, умиротворенные музыкой. Потом они зашевелились… И каждый говорил одно и то же: «Молодец!»

Сейчас будут ужинать. Я встал. Странные люди, даже не спросили, кто я. А просто встать и уйти неловко…

— У нас тут верблюдица ушла, трехлетка… — неуверенно пробормотал я. — Не видел кто? Второй день ищу….

Хриплый усмехнулся.

— Не такое сейчас время, чтоб из-за одного верблюда два дня по степи рыскать. Сидел бы ты лучше дома…

Я молча повернулся и пошел.

— Эй, парень! Поешь с нами, — крикнул мне кто-то вдогонку.

Я не отозвался. Тревожно было у меня на душе. Что, если здесь много таких, как эти? Нет, не может быть… В бедных черных кибитках людям сейчас не до сна. Они ворочаются с боку на бок и думают об одном: какую же справедливость выкажет им завтра Осман-бай?

Мимо проехал старичок на ишаке. Я спросил, где живет Нумат. Старик показал. Вроде это была та самая кибитка на бугре, откуда утром слышался отчаянный собачий орех.

И правда она. Пес и сейчас встретил меня заливистым лаем. В очаге перед кибиткой вспыхнуло пламя, и я разглядел сидевшую у огня женщину. Изнутри донеслись мужские голоса. Люди говорили негромко, я не мог разобрать слов, но мне почему-то показалось, что это хороший разговор, и у меня немножко отлегло от сердца…

Из кибитки один за другим вышли пятеро мужчин. Трое последовали за высоким стариком, один в нерешительности остановился у очага.

Я почтительно поздоровался. Высокий старик ответил на мое приветствие, не останавливаясь, пошел дальше. Я успел узнать его голос, это был Кадыр-ага.

— Отец, — сказал я ему вдогонку, — это кибитка Нумата?

Старик остановился.

— Зачем тебе Нумат? — спросил он, недовольный, что его задержали.

— Да надо бы повидать…

— Ну, если нужно, сиди и жди! Ты тоже, Ахмед, — крикнул он человеку, стоявшему возле очага, — жди нас. И чтоб тебя никто не видел. Понял?

Ахмед быстро догнал старика.

— Кадыр-ага, зря вы идете. Лучше я. Я, может, и много глупостей наделал, но сегодня без меня не обойтись. Чует мое сердце, в беду попадете. Верно говорю. А мне и помереть-то — раз плюнуть!

— Ахмед, — старик говорил доброжелательно, но строго, — ты забыл порядок — младший слушает старшего. Сиди и жди нас.

Я стоял, пытаясь сообразить, что здесь происходит. Куда пошли эти люди? И почему Нумата нет дома? Кадыр-ага и его спутники давно уже скрылись в темноте, не слышно было и шелеста травы под их ногами, а человек возле огня все глядел в ту сторону, куда они ушли. Кадыр-ага назвал его Ахмедом. Ахмед… Ахмед…

«Раз у него такой племянник, как Ахмед…» Это Мурад-бай сказал. А Кадыр-ага велел, чтоб Ахмед никому не показывался… Он вроде сердит на этого парня, не согласен с ним в чем-то… Может, это и есть тот самый Ахмед?

В кибитке заплакал ребенок. Женщина поднялась и ушла. Мы сели на расстеленную перед очагом кошму. Ахмед подбросил в огонь колючку. Она вспыхнула, и пламя, рванувшись вверх, осветило покосившуюся камышовую дверь кибитки. Камыш свисал лохмотьями, как драная рубашка сироты…

Перед кибиткой — пустырь. Налево громоздилась куча сухой колючки, справа был привязан ишак. Он беспокойно крутился вокруг кола и, как только кто-нибудь приближался к дому, начинал орать, ища сочувствия. Не похоже, чтобы его сегодня кормили.

Огромный пес лежал поодаль, положив голову на лапы, и беззлобно поглядывал на меня: «Сиди, раз хозяйка разрешила, я лаять не стану…»

Ахмед сидел лицом к очагу, скрестив перед собой ноги. Освещенный пламенем, он был мне хорошо виден. Не решаясь первым нарушить молчание, я внимательно разглядывал парня.

На вид ничего особенного. И одет неплохо, пожалуй, даже с шиком: полушелковый в полоску халат, черные сапоги, черная с крупными завитками шапка, так одеваются на праздник чабаны. А вот лицо какое-то странное. Холодные, чуть навыкате глаза неотрывно смотрят за мою спину, в притаившуюся вокруг костра темноту, тонкие губы плотно сжаты, прямой нос, острый подбородок — все застыло в напряженном ожидании. Чувствуется, что, если лицо это вдруг оживет, если застывшие глаза вспыхнут живым блеском, Ахмеду уже не усидеть, бросится вслед за ушедшими.

Из кибитки снова вышла женщина и молча опустилась на землю у огня. Снизу лицо ее до самого носа прикрыто яшмаком, платок спущен на глаза, был виден только некрасивый толстый нос. Я не мог разглядеть ее глаза, но по тому, как не отрываясь, смотрела она в огонь, чувствовал, что женщина глубоко встревожена.

Что же все это означает?

Женщина поставила перед нами чай и чуреки. Я налил в пиалу чаю, вылил его обратно в чайник, опять налил в пиалу и взглянул на Ахмеда. Тот по-прежнему сидел неподвижно, устремив взгляд в темноту. Я решил заговорить.

— Куда это они так поздно?

Ахмед взглянул на меня, снял с головы шапку, бросил под локоть и заворочался, устраиваясь поудобнее. Наверное, сейчас глаза у него были другие, но я их не видел — огонь в очаге едва теплился, и лицо Ахмеда смутно белело в темноте.

— Да это все Кадыр-ага, — он безнадежно махнул рукой. — Время только зря потратит. А ты вот сиди и жди, как дурак…

Ахмед вскочил, прошелся перед кибиткой, сидеть ему было невмоготу.

— Ты откуда сам? — усаживаясь перед очагом, спросил он меня. — Что-то я тебя вроде не признаю.

— Зато я тебя знаю.

— Знаешь? — удивился Ахмед.

— Слышал про тебя. Сегодня сам Осман-бай помянул твое имя.

Парень довольно хмыкнул.

— Помянул, значит? Ничего, он меня теперь долго поминать будет. До самой смерти не забудет Ахмеда! А ты чего про Нумата спрашивал? Дело какое?

— Да я насчет этого парня… Которого Осман-бай казнить хочет… Сапаром его зовут. Слышал?

— Рассказали… А ты ему кто, брат?

— Нет. Просто он меня из плена освободил.

Ахмед вздрогнул, глянул на меня широко открытыми глазами.

— Тебя? А говорили, вроде двоих…

— Двоих. Только так выпало, что второй — тот, кто его брата убил.

Как только я назвал имя Якуба, Ахмед встрепенулся и пересел ко мне поближе.

— Значит, тот самый полковничий прихвостень?.. Пять дней, дурак, по пескам за мной рыскал. И все без толку. Эх, повидаться бы с ними сегодня ночью… Когда еще такая удача выпадет — все птички в одно гнездышко слетелись!

И Ахмед в досаде шлепнул себя по голенищу сапога.

— С Нуматом-то они, знаешь, что удумали? После сходки, как стемнело, подскакали, связали его и увезли!

— Что ж, от Осман-бая всего можно ждать. А куда сейчас ваши пошли?

— К баю, — Ахмед усмехнулся, — милосердия байского просить.

— Зря. Без толку это.

— А я про что? — Ахмед хлопнул меня по плечу. — Тут так надо: или терпи, чего б они с тобой ни вытворяли, или самих за глотку бери. Он, старый чудак, думает, потолкует сейчас с Осман-баем и приведет их: и Нумата, и того парня… Да я голову даю на отсечение, бай им даже двери не отворит. Бедняцкому слову ни на земле, ни на небе весу нет!