Тиркиш Джумагельдыев - Настырный

Я — за наган. А она хохочет:«Убить хочешь? Болван! Тебя же расстреляют! Лучше чисти сапоги полковнику, он даст тебе твою свободу!» — и плюнула мне в лицо.

Я выстрелил ей прямо в грудь.

Мне не повезло — во дворе полковник уже слезал с коня, вернулся он раньше времени. На меня навалились, схватили, связали руки… В тюрьму отправлять не стали, в ту же ночь, видно, думали в расход пустить… Они нас теперь крепко искать будут. Все пески обшарят.

Он устало зевнул.

— Слушай, Якуб, а может, пойдешь к нашим?

— Чего я там не видал? От одной смерти к другой бегать.

— Никто тебя не тронет!

— Брось! Забыл, что я байский сын? Давай-ка лучше всхрапнем часок-другой.

Я лежал, слушал его храп и пытался понять, как он мог убить Марию и как может спать, рассказав об этом… И как просто он говорил об убийстве. А может, я его зря виню? Может, и сам не стерпел бы таких оскорблений?

Я плохо понимал этого человека, многое в нем было для меня темно, как темное небо над нами…

Наконец я уснул.

Меня разбудил конский топот. Я вскочил.

— Якуб!

— Не кричи, — прошипел он, толкая меня на землю, — слышу.

Мы ползком пробрались к зарослям.

Всадники проехали совсем близко. Впереди всех на вороном коне гарцевал человек в высокой папахе с винтовкой за плечом. Гордо и самоуверенно покачивался он в седле, крепко натягивая поводья, красавец жеребец норовисто выгибал лоснящуюся шею.

— Этот… впереди, Осман-бай, — сказал Якуб, следя за всадниками неприязненным взглядом.

— Тот самый?

— Тот самый. Рядом, в фуражках, солдаты полковника. А сзади нукеры плетутся… Рыщут, проклятые! Наверняка по нашу душу!

Я внимательно оглядел людей, ехавших позади бая, может, Сапар среди них… Нет, вроде не видно… Да и не разберешь: на всех халаты, черные шапки, за плечами винтовки. Головы опущены, ни один по сторонам не посмотрит. То ли из-за пыли разглядеть не надеются, то ли отстать боятся… А может, просто умаялись? По коням видно было, что хозяева их всю ночь провели в седле — трусят рысцой, понуро опустив морды, жмутся друг к другу.

— Да-а… — озабоченно протянул Якуб. — Не иначе всю ночь по степи шныряли. Нельзя нам здесь оставаться!..

— Значит, надо уходить.

— Куда?

— К нашим, — спокойно ответил я.

Он мрачно взглянул на меня.

— Стронемся с места, тотчас схватят! У них на всех дорогах дозоры выставлены.

— Степью поедем…

— Все равно. Днем нельзя — опасно.

Я понимал: он не только сам не пойдет к красным, но и меня постарается не пустить.

Мы молча провожали глазами всадников, думая каждый о своем. Наконец пыль на дороге улеглась. Только теперь, избавившись от близкой опасности, мы почувствовали, как нестерпимо палит солнце.

— Воды бы, — с тоской протянул Якуб. Поднял кувшин, перевернул, убедился, что пуст, и разочарованно щелкнул по нему ногтем. — А Осман-бай хорош, собака! Сам, небось, вызывался ловить! Я эту старую лису знаю. Только и мечтает, как бы выслужиться. Сапоги готов лизать полковнику. Забыл, гад, сколько я ему добра сделал. В прошлом году скулил, скулил: «Помогите! Бандиты угнали баранов!» Специальный отряд я посылал баранов этих отбивать, чтоб они все передохли! Вернул ему отару… Недавно, совсем на днях, опять явился. Люди его, видите ли, слушаться перестали! В отряд не идут. Нужно, говорил, для острастки двух-трех прихлопнуть, а свалить на большевиков. Они, мол, всех вас перебьют, если в мой отряд не пойдете. Только, говорил, надо, чтоб этим солдаты занялись, своим такое нельзя поручить, скандал может выйти.

— И ты пошел на это? — я вдруг задохнулся от догадки.

Якуб равнодушно пожал плечами и спокойно, не спеша ответил:

— Видишь ли, бай, конечно, слишком грубо все это делает. Что с него взять, мужик, степняк. Но вообще он прав, людей надо держать в страхе. Не припугнешь, на шею сядут!

— И вы убили этих людей? — повторил я тупо.

— Положим, убили. Ну и что? В наше время лишь очень недалекие люди могут удивляться подобным вещам. Только не подумай, что я хочу оправдаться. Я просто рассуждаю вслух, пытаюсь понять чему учит нас жизнь… Ты думаешь, ваши так не поступают?

Я смотрел на Якуба, и мне казалось, что только сейчас, здесь, я впервые увидел его. Какое страшное, нечеловеческое лицо! Да, этот способен на все…

И все-таки я не мог молчать.

— Но ведь вы убили невиновных!

— Откуда тебе-то известно?

— Известно! Один из них — Ягмур, брат Сапара! Да, да, того самого Сапара, который спас тебе жизнь. Вы убили его и свалили убийство на меня. Но вы просчитались! Даже его мать, простая старая женщина, не поверила вам. Никто вам не верит! Никто!

Якуб с безразличным видом продолжал разглядывать кувшин. Я выхватил его и швырнул в траву.

— Ты убил его брата, а он, ничего не подозревая, спасает тебя от смерти! Если бы я знал это раньше!..

Якуб посмотрел в ту сторону, куда я бросил кувшин, и отвернулся.

— Зря беснуешься, Мердан. Время такое. Я и сам иногда заснуть не могу, кошмары мучают… Жизнь сейчас, как эти заросли, куда ни сунься, хорошего не будет. И не лезь, ради бога, со своими попреками, и без тебя тошно. Провалилось бы все в тартарары!..

Он поднялся и перешел на другое место, туда, где трава была погуще.

«Значит, так… — лихорадочно соображал я. — Нужно просидеть здесь до вечера… Может, Сапар придет… Но только не упустить Якуба. Подумать только, я сам, своими руками, разрезал его веревки!»

Мы лежали в трех шагах друг от друга и молчали… Зной становился все гуще, все тяжелей давил, прижимая к земле все живое…

Зашуршала трава. Мы разом сели. Переглянулись. Шуршание приближалось. Якуб бесшумно перевернулся, оперся на руки и, пригнув голову, стал напряженно прислушиваться. Он был сейчас похож на зверя, подстерегающего добычу. Шорох повторился, но не ближе, на том же месте.

— Кажется, овца отбилась…

— Один кто-то… — прошептал Якуб.

— Возможно. Пойдем глянем. Нож достань!

Мы осторожно продирались через кусты. Порыв ветра донес сладковатый запах тления. И вдруг я услышал плач. Тоненький, прерывистый — детский.

— Прочь отсюда! — Якуб крепко схватил меня за плечо. — Не показывайся!

— Да ведь это ребенок! Погоди, я посмотрю.

Плач становился все громче, все безутешней… Я подкрадывался, стараясь не дышать.

— Па-па! Папочка!..

Мальчонка лет десяти сидел на земле и горько плакал, шмыгая носом и, поминутно вытирая глаза. Тощее его тельце, прикрытое грязной рубахой, сотрясалось от рыданий.

Прямо перед мальчиком торчали две пары ног.

Вот, откуда этот густой нестерпимый запах! Я бросился к мальчику.

Он вскочил и, как затравленный зверек, в ужасе уставился на меня.

— Не бойся! Я не трону тебя!