Тиркиш Джумагельдыев - Настырный

Мальчик отступил на несколько шагов и замер, не спуская с меня глаз. Я беспомощно улыбнулся. В глазах ребенка мелькнуло удивление — улыбаться действительно было нечему. Пусть! Лишь бы не напугать, лишь бы он не пустился наутек!.. Я снова улыбнулся. Мальчишка не убегал.

Не зная, что делать дальше, я стоял и разглядывал его. Чумазое, в грязных потеках лицо опухло от слез. Тюбетейка съехала на ухо. Драная бязевая рубашонка висит до самых колен. И все: тонкие, исцарапанные до крови, ноги в цыпках, шерстяные веревочки, которыми подвязаны чепеки, даже шнурок от штанишек, свисающий из-под рубахи, — все густо запорошено пылью.

— Ну, — ласково заговорил я, как говорят с племянником, который дичится, потому что давно не видел дядю. — Не бойся! Иди сюда!

Мальчик шмыгнул носом.

— Это твой отец? — я указал на тело в выцветшем бумажном халате.

Губы мальчика искривились. Он громко всхлипнул, содрогнувшись всем телом, и кивнул.

— А может, это не он? — с надеждой спросил я.

— Он… — Мальчик опять всхлипнул. — И халат его… И шапка… Вот она…

Он подошел к обезглавленному телу и поднял шапку, старую шапчонку с реденькой, вытертой шерстью. В стороне я приметил другую шапку, поновее…

В горле у меня встал комок. Уже не боясь спугнуть ребенка, я подошел к нему и погладил по голове.

— Ну перестань! Перестань! Ты же взрослый парень. Как тебя звать?

— Ширли.

— Не плачь, Ширли, не надо!

Я закрывал собой мальчика, стараясь, чтоб он не смотрел на обезглавленные трупы, а сам лихорадочно соображал. Почему их не похоронили? И где головы? Может, увезли, как трофей?..

— А второго… ты знаешь?

— Знаю… Это дядя Гриша. Он с папой работал. На железной… дороге…

— А где вы живете?

— Вон там, — он махнул рукой за кладбище.

— А мать у тебя есть?

Мальчик всхлипнул и, жалобно взглянул на меня.

— Нету…

— А брат? Или сестра?

Он покачал головой и снова навзрыд заплакал. Я молча погладил его.

— В деревне ничего не знают? — спросил я, когда он немного успокоился.

— Знают.

— Почему ж не похоронили?

— А сказали, кто похоронит, того тоже застрелят… Боятся…

Что же делать? Я стоял, не в силах оторвать глаз от растоптанных рабочих сапог, от кителя, насквозь пропитанного машинным маслом.

— Слушай, Ширли! Надо сбегать на кладбище — там обычно оставляют лопату. Если есть, принеси. Только смотри, чтоб тебя не увидели!

Он молча кивнул, бросил быстрый взгляд на убитых и спрыгнул в сухой арык.

Я огляделся. Якуба не было видно.

— Якуб. Иди сюда!

— Нашел, что показывать, — брезгливо протянул он, взглянув на трупы. — Мало я их повидал! То-то я слышу, падалью несет… А этот… куда делся?

— Я его за лопатой послал.

— Ты что, сдурел? Хочешь, чтоб опять руки связали?

— А ты хочешь, чтоб мы их бросили? Не похоронив?

Якуб отвернулся, всем видом показывая, что я ему бесконечно надоел. Потом снова поглядел на убитых, недовольно покачивая головой.

— Вот дикари, — проворчал он наконец. — Ну убили, ну и ладно. Головы-то зачем рубить?

— Как зачем? — я усмехнулся. — Запугивать так уж запугивать!

Якуб понял меня. И сказал равнодушно, с какой-то вялой усмешкой:

— Все это нормально… Пока живут на земле люди, будут жить и злоба и изуверство. Кстати сказать, те, кто это устроил, и понятия не имеют, что это изуверство. Для них все это естественно и неизбежно. И бессмысленно считать таких людей негодяями. Зависть — вот источник всех бед!.. Человек всегда недоволен тем, что имеет! Один не хочет отдать свое, другой стремится отобрать чужое. Причем любой ценой! Вот посмотри на этих… Чего они добивались? Чего хотели?

— Ясно, чего хотели! Избавиться от нищеты. Наесться досыта.

— В том-то и беда: хотели, а силенок нету. Вот и умываются собственной кровью. Только сила может превратить мечту в действительность!

Гнев охватил меня. Я долго молчал. Потом сказал, еле сдерживаясь:

— Когда-то считали, что после аллаха сильней всех белый царь. Муллы день и ночь раскачивались в молитвах, все превозносили его. Мыслимо ли было, что русские рабочие сбросят царя с трона?! Такие, как ты, говорили: это чушь, бредни большевиков. Силенок им не хватит! А теперь?

— Да… — процедил Якуб с ненавистью. — Веселые дела! Каждый… — он с презрением оглядел меня, но все-таки не выговорил слово, готовое сорваться с губ. — Каждый… царя судит!

Невдалеке снова зашелестела трава и появился запыхавшийся от бега Ширли. Пот грязными струйками стекал по его лицу. В руках мальчик держал старую, не раз точенную лопату.

— Давай, Ширли!

Я протянул руку, но мальчик словно не видел меня. Полуоткрыв от ужаса рот, он смотрел куда-то за мою спину.

Я обернулся. Якуб внимательно разглядывал мальчика. Тот медленно пятился назад. Я метнулся за ним.

— Стой, Ширли! Стой!

Мальчик не оглянулся. Он мчался, раздирая о кусты лицо, задыхаясь…

Я догнал его у самого кладбища. Рубашка на нем была, хоть выжимай, сердце бешено колотилось… Он бился у меня в руках, как рыба.

— Ты что, Ширли? Ну скажи, что с тобой?

Мальчик извивался, пытаясь вырваться.

— Пусти! Пусти!

— Ну, перестань же, дурень!

Окрик подействовал. Мальчик затих.

— Я не дурень… Я боюсь!..

— Кого?

— Дяденьку! Который с тобой!

— Да ничего он тебе не сделает!

— Бить будет! Он и отца бил!.. Плеткой… Отпусти меня. Убьет!

Я прижал к груди его мокрую горячую голову.

— Не бойся, братик! Ничего он тебе не сделает. Он сам боится меня… Слушай, Ширли, а может, ты обознался?

— Нет. Я в хлеву сидел, все видел. Я его сразу узнал…

— А он тебя не видел?

— Нет. Я спрятался.

— Ладно, Ширли, пойдем! И посмотри хорошенько, может, это все-таки не он?

— Он, он! Не пойду я…

Мальчик не ошибался, это было ясно. Вот почему Якуб так внимательно разглядывал мертвых. И эти его слова: «Головы-то зачем рубить?» Значит, он приказал убить, а исполнители перестарались. Но он приказал… А разглагольствования о неизбежной жестокости, всего лишь, попытка оправдаться… И не передо мной — я ведь ни о чем не догадывался, — перед самим собой; преступник всегда ищет оправдание, даже когда уверен в полной безнаказанности…

Мне так и не удалось уговорить Ширли вернуться: он упирался, останавливался, умоляюще смотрел на меня.

— Хорошо, Ширли. Сиди здесь, в кустах. И следи за дорогой. Увидишь всадников, сразу беги ко мне, а лучше шел бы ты в деревню. Вернешься, когда стемнеет. Воды принесешь!

Он послушно кивнул.

Якуб, обливаясь потом, копал яму. Увидев меня, он разогнулся, плюнул на ладони и сказал:

— Хоть бы ты этого постреленка за водой послал!

— И без воды хорош будешь!

Он в бешенстве отшвырнул лопату.

— Тогда сам и копай!

И бросился на землю в отступившую к кустам тень. Я принялся шарить вокруг.