Борис Бурлак - Седьмой переход

— Тебе же всего одиннадцать лет.

— Двенадцать скоро.

— Хорошо, пусть скоро двенадцать. И все же очень мало. Годика через два-три поедешь обязательно, я обещаю.

— А тогда школьники не будут ездить на уборку.

— Ну откуда ты можешь знать?

— Учительница сказала. Она сказала, что без нас, городских, будут обходиться. Честное пионерское!

— Найдется для тебя работа, не тужи. И потом, посуди сама, за какие заслуги тебе такая привилегия, подружки твои будут учиться, а ты поедешь в деревню.

— Какая же это привилегия — работать? — Леля, продолжая всхлипывать, уставилась на мать.

— Конечно. Разве ты не знала?

И Леля притихла, смирилась. Нет, она, Леля, не хочет никаких, совершенно никаких привилегий для себя. Она станет жить, как мама. О маме говорят: «Простая, работящая женщина». Вот такой будет и она, честное пионерское.

Но, укладываясь спать, Леля все-таки сказала:

— А папа отпустил бы меня в деревню...

Мать словно не расслышала ее, зябко передернула плечами и с головой укрылась одеялом.

Утром они проспали: Мишук забыл завести будильник. Анастасия на скорую руку пожарила картошку, вскипятила чай. Позавтракав, все трое отправились по своим делам — ребята в старую школу на главной улице Южноуральска, мать — на рабочую окраину, где среди игрушечных домиков индивидуальных застройщиков возвышалось на пригорке четырехэтажное здание новой средней школы-интерната.

Комиссия заканчивала приемку, когда Анастасия вошла в просторный вестибюль. Поднялась на второй этаж и здесь увидела скучающего Лобова, который в одиночестве шагал по коридору, длинному и гулкому.

— Леонид, — тихо позвала она его своим приятным грудным голосом, но получилось так громко, что Анастасия невольно поднесла ладонь к губам.

— Долгонько изволишь нежиться, Настасья. Ну, пойдем смотреть ребятишкин дворец!

Больше часа они ходили из класса в класс, из мастерской в мастерскую. Впервые южноуральские строители сдавали не просто «коробку», а полностью готовую школу с партами, столами, верстаками и прочим оборудованием. Даже кусочки мела лежали на полочках классных досок.

— Решили показать товар лицом, — сказал Леонид Матвеевич, с трудом устраиваясь за партой.

— Да уж вижу, что постарались.

Анастасия присела на краешек скамейки поодаль от него. Лобов рассмеялся:

— Действительно, чем не ученица-выпускница! Не хватает, может быть, только белого фартука да кружевного воротничка. Ты, Настя, определенно молодеешь! Вызову я тебя сейчас к доске и начну экзаменовать по логике. Крепись, можешь получить двойку!

— А что ты находишь нелогичного в моей жизни?

— Не придавай значения сей шуточке!

— Нет, все-таки?..

— Говорю, что пошутил. Я и сам бы не сдал эту логику... Впрочем, школьные знания, как строительные леса, — добавил он и подошел к свежевыкрашенной доске, взял мел. Что бы такое здесь начертать ученическим крупным почерком в назидание потомкам, которые завтра явятся в этот класс?

В коридоре послышались шаги. Анастасия быстро встала, почти вскочила, как на большую перемену. У самой двери Леонид Матвеевич взял ее доверчивую руку, хотел пожать легко, но перестарался, Анастасия охнула, искоса взглянула на него, осуждающе покачала головой и, зарумянившись, торопливо вышла в коридор.

Леонид Матвеевич довез Анастасию до центрального райкома и отправился на работу. Проезжая мимо педагогического института, он вспомнил о своей Васе-Василисе. Когда-то она, читая курс новейшей истории, дойдет до тех, до тридцатых, незабываемых годов, что так живо представились ему сейчас в новой школе...

В совнархозе Лобова ждал Илья Леонтиевич Жилинский. Он приехал в Южноуральск с утренним поездом и сразу же явился в совет народного хозяйства.

Все лето Илья Леонтиевич странствовал в междуречье Урала и Тобола, ночуя вместе с разведчиками в палатках. Домоседа из него не получилось, тянуло в степь, иссеченную острыми клиньями южных отрогов главного хребта. На казахской низкорослой лошаденке он появлялся то в одной поисковой партии, то в другой, как в те далекие времена первых открытий, когда степняки с уважением называли Жилинского «ученым джигитом». Его встречали приветливо, хотя старик и любил поворчать на «безусых инженеров». «Увлекаетесь бурением скважин, а шурфами пренебрегаете,— говорил он, осмотрев площадку.— Геолога ноги кормят. У геолога должен быть собачий нюх. Я, видите ли, не против геофизической разведки, но советую побольше ходить, принюхиваться и к сурчиным норам. Сурки — наши верные помощники. В старину мы называли их своими младшими братьями».

Для Жилинского не существовало никаких административных границ: он частенько оказывался то на башкирской, то на казахской стороне. Теперь ему становилось ясно, что Приозерное месторождение полиметаллической руды простирается далеко на север, а на юге сливается с уникальным месторождением хромитов. Он издавна присматривался к этой «Южноуральской Камчатке», но все не доходили руки, и был рад, что совнархоз настоял на выдвижении разведки в Притоболье. Если уж говорить о будущем Сибири, то не следует забывать о том, что Сибирь-то ведет счет верстам от берегов верхнего Тобола.

Рощинское — дело решенное. Ему бы, Жилинскому, вывести в люди еще и Приозерное, тогда уж можно и на покой. Начинал он здесь поиски в ту пору, когда в городах, среди закрытых распределителей, торговавших одним черным хлебом да сечкой, мелькали нарядные витрины роскошного «Торгсина». И как ни подталкивали его, Илью Леонтиевича, к дверям «Торгсина», он не поддался искушению — не стал снова золотоискателем. И вот молодежь, идя по его следу, отыскала такие богатства. Это тебе не «Торгсин», это уж «Торгкосмос» — специально для астронавтов...

В приемную зампреда СНХ то и дело заходили озабоченные инженеры с папками, с чертежами в руках. Все больше люди средних лет, повидавшие наверняка всякие виды на своем веку. Иные из них, быть может, ездили когда-то за границу, на выучку к Форду, а теперь сами ворочают таким хозяйством. Вот и Лобов, табельщик прорабского участка, тоже, извольте видеть, выбился в начальники и немалые, если судить по старой табели о рангах. Да и немудрено — прошла целая эпоха.

Илья Леонтиевич припомнил свою единственную встречу с Серго Орджоникидзе в огромном здании ВСНХ, где уже располагались первые промышленные наркоматы. Григорий Константинович принял точно в назначенный час, хотя его буквально осаждали всенародно известные начальники строительств с их неотложными докладами. «Не заблудились тут у нас? — поинтересовался Орджоникидзе. — Все расширяемся. Древо-то народного хозяйства сильно разветвилось: что ни год, то новый главк». Он как бы извинялся за всю громоздкость наркомтяжа, которая, конечно, поражает человека, привыкшего скитаться по степи. Пригласив поближе к столу, Григорий Константинович, продолжая шутливый разговор, незаметно перешел к делу: «Теперь вы сами убедились, нас тут много, а вы — один. На вас и вся надежда. Мы ищем никель и на севере и на юге, но, по моим данным, ярская геологическая партия ближе всех подобралась к никелю. Будет никель?» — Он взглянул на собеседника тепло и ободряюще. — «Будет, товарищ нарком», — Жилинский развернул потертую на сгибах топографическую карту, начал докладывать как можно короче о состоянии разведочных работ. « Я не спешу»,— сказал Григорий Константинович- Выслушав, он подумал, не обращая внимания на телефонные звонки, и заговорил доверительно: «Пришлем к вам в Ярск одного хорошего товарища, организуем там у вас управление всего промышленного района. Это опытный руководитель, которого мы отзываем ради Ярска с очень важного участка, где создается вторая угольно-металлургическая база. Товарищ Сталин уже дал согласие... А вас я премирую легковым автомобилем. Машина для геолога — дороже денег.— И тут же пригрозил с улыбкой: — Но если никеля не будет, отберу»... Через месяц в Ярск прибыла новенькая «Эмка», единственная в то время на весь город. Еще через месяц приехал из Кузнецка Семен Миронович. И началось сооружение тех первых комбинатов, которые, по меткому слову Речки, являются теперь «Тремя китами» Южноуральского совета народного хозяйства...