Сергей Чупринин - Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

Уже будучи на пенсии, летом 1971 года, Н. С. Хрущев рассказал о том, как решался этот вопрос:

Не знаю, насколько это произведение отвечало критериям Нобелевской премии, но Пастернаку ее присудили. Поднялся еще больший шум: советское правительство не разрешает писателю получить премию. Я предложил коллегам: «Давайте сообщим публично, что Пастернак, если желает, может поехать за границу для получения своей премии». Но в силу определенных обстоятельств он ответил через газету, что не ставит вопрос о своей поездке за границу с этой целью.

Я и сейчас не могу быть судьей этого произведения. Я его так и не прочитал. Но люди, которые со мной встречаются, говорят, что оно невысокого качества и в идейном, и в художественном отношении ( Н. Хрущев . Время. Люди. Власть. Т. 4. С. 276).

Если же вернуться к Пастернаку, то вечером этого дня он, – по воспоминаниям Вяч. Вс. Иванова, —

озабоченный и взволнованный, пришел к моим родителям. Он сказал, что у него на даче ждет его возвращения Федин. Тот пришел к нему передать требование отказаться от премии, исходящее от видного чиновника ЦК ВКП(б) 329Поликарпова. Поликарпов сидит на даче у Федина в ожидании, когда тот вернется от Пастернака. А Федин на даче Пастернака ждал, когда тот вернется от моих родителей. Пастернаку не хотелось отказываться от премии. Мои родители его в этом поддержали. <���…> Вернувшись от моих родителей, Пастернак сказал Федину, что не примет требования Поликарпова ( Вяч. Вс. Иванов . Пастернак. С. 161–162).

Эти воспоминания дополняются и зарегистрированной в ЦК 25 октября докладной запиской Д. А. Поликарпова М. А. Суслову, где сказано, что

К. А. Федин осуществил разговор с Пастернаком. Между ними состоялась часовая встреча.

Поначалу Пастернак держался воинственно, категорически сказал, что не будет делать заявления об отказе от премии и могут с ним делать всё, что хотят.

Затем он попросил дать ему несколько часов времени для обдумывания позиции. После встречи с К. А. Фединым Пастернак пошел советоваться с Всеволодом Ивановым. Сам К. А. Федин понимает необходимость в сложившейся обстановке строгих акций по отношению к Пастернаку, если последний не изменит своего поведения.

И в приписке:

К. А. Федин сообщил сейчас по телефону, что в условленное с ним время Пастернак не пришел для продолжения разговора. Это следует понимать так, что Пастернак не будет делать заявления об отказе от премии («А за мною шум погони…». С. 146–147).

«<���…> Поликарпов уехал взбешенный», – рассказывал Федин в тот день Корнею Чуковскому ( К. Чуковский . Т. 13. С. 269).

Этим же днем датировано письмо, которое Максим Рыльский, Константин Федин, А. Твардовский, С. Маршак направили Н. С. Хрущеву с просьбой

дать указание о скорейшем издании полного перевода Рабле ограниченным тиражом и о последующем массовом издании этого же перевода с такими купюрами, которые не искажали бы ни мировоззрения, ни творческого метода великого французского писателя-гуманиста (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. С. 122).

Сокращенное издание романа «Гаргантюа и Пантагрюль» в переводе Николая Любимова выйдет в 1961 году, а полное – только в 1966 году.

24 октября.Борис Пастернак, отвечая на телеграмму постоянного секретаря Шведской академии Андерса Эстерлинга, написал:

Бесконечно признателен, тронут, горд, удивлен, смущен ( Б. Пастернак . Т. 10. С. 398).

В свою очередь посольство СССР в Стокгольме по поручению министра иностранных дел СССР А. А. Громыко на поздравительную телеграмму Андерса Эстерлинга от имени Шведской академии ответило письмом:

Посольство получило Вашу телеграмму, в которой сообщается о решении присудить Нобелевскую премию в области литературы писателю Б. Пастернаку. Вызывает удивление тот факт, что Академия наук Швеции сочла возможным присудить премию именно этому, а не какому-либо другому писателю. Из Вашего выступления по радио 23 октября не трудно видеть, что поводом для присуждения премии Пастернаку послужила написанная им книга «Доктор Живаго». Говоря об этой книге, Вы и те, кто вынесли решение, обращали внимание явно не на ее литературные достоинства, и это понятно, так как таких достоинств в книге нет, а на определенную политическую сторону дела, поскольку в книге Пастернака советская действительность охаивается и представляется в извращенном виде, возводится клевета на социалистическую революцию, на социализм и советский народ. Взвесив все эти обстоятельства, нельзя не прийти к выводу, что те, кто вынесли решение о присуждении премии Пастернаку, руководствовались недружелюбными чувствами по отношению к Советскому Союзу и встали на тот путь, который объективно способствует раздуванию «холодной войны» и обостряет напряженность в отношениях между государствами ( Е. Пастернак . С. 144).

Из дневниковой записи Нины Бялосинской от 29 октября:

24‐го октября, именно 24‐го, накануне того дня, когда наша печать начала кампанию против Пастернака, Ёлкин 330пришел к Ольге Берггольц в номер гостиницы «Ленинград» 331за обещанной ему статьей к юбилею комсомола. У нее оказался Пастернак и еще группа поэтов. Все, в том числе и особенно Пастернак, были веселы. Ни о чем не подозревали. Ёлкин тоже ни о чем понятия не имел. Он был рад, что увидел Пастернака, долго с ним беседовал и заказал ему стихи к 40-летию ВЛКСМ для «Комсомольской правды». Пастернак обещал ( Н. Бялосинская . С. 65) 332.

В этот же день Пастернак получил повестку из Союза писателей с вызовом на завтрашнее экстренное заседание. К. Чуковский, пришедший поздравить Пастернака, заметил, как потемнело при этом его лицо, он схватился за сердце и с трудом поднялся к себе в кабинет. По совету Чуковского Пастернаком было написано письмо Е. А. Фурцевой, оставшееся неотправленным:

Я думал, что радость моя по поводу присуждения мне Нобелевской премии не останется одинокой, что она коснется общества, часть которого я составляю. Мне кажется, что честь оказана не только мне, а литературе, к которой я принадлежу, советской литературе. Кое-что для нее, положа руку на сердце, я сделал.

Как ни велики мои размолвки с временем, я не предполагал, что в такую минуту их будут решать топором. Что же, если Вам кажется это справедливым, я готов всё перенести и принять. Но мне не хотелось бы, чтобы эту готовность представляли вызовом и дерзостью. Наоборот, это долг смирения.

Я верю в присутствие высших сил на земле и в жизни, и быть заносчивым и самонадеянным запрещает мне небо ( Б. Пастернак . Т. 10. С. 398).

В этот же день Илья Сельвинский, находившийся в Доме творчества в Ялте, направил Борису Пастернаку письмо:

Дорогой Борис Леонидович!

Сегодня мне передали, что английское радио сообщило о присуждении Вам Нобелевской премии. Я тут же послал Вам приветственную телеграмму. Вы, если не ошибаюсь, пятый русский, удостоенный премии: до Вас были Мечников, Павлов, Семенов и Бунин – так что Вы в неплохой, как видите, компании.