Георгий Березко - Присутствие необычайного

— А с того, Сашок, что перед тобой современный Прометей! — проговорил Роберт Юльевич без тени неловкости, его глаза влажно светились. — Скован по рукам и ногам…

— Титан, не больше и не меньше, — сказал юноша.

— А ты послушай… — Роберт Юльевич покорился по сторонам, глянул на Уланова и не ослабил, а усилил, голос: мол, послушайте и вы: — История из Шехерезады, хотя, если подумать, ничего удивительного: должно это было, рано или поздно… Словом, приглашают меня в министерство начальником управления… Персональный оклад и всякое прочее, по положению. Но главное, ты же понимаешь, главное для меня — это дело! Настоящее дело, масштаб!

— Масштаб? — переспросил юноша.

— Именно. Ты слушай, слушай… Вызывает меня третьего дня замминистра. Мы с ним еще со студенческих лет… Роберт, говорит он мне, что ж, ты так и будешь всю жизнь на вторых ролях? Пора тебе поруководить… Я, конечно, молчу, жду, что дальше. Просьба к тебе, говорит, — заметь, Сашок, просьба! — Роберт Юльевич переводил влажный взгляд со своего собеседника на Уланова и обратно. — Он же меня, как я тебя!.. Вместе молодыми гуляли. Ах, Сашка! Какая это трагедия — чувствовать в себе силу, мощь и прозябать, можно сказать, на выходах. А большое дело само в руки идет, просится… И руки чешутся, и чувствуешь, что в состоянии — и для общества, для государства… И не можешь пошевелиться.

— Не пойму я вас что-то, — сказал юноша.

— Чего ж тут не понимать? Мне номенклатуру предлагают… А у меня жена из заключения возвращается — привет из колонии строгого режима.

— Обратно хотите ее отправить? — сказал будто всерьез его молодой собеседник.

Роберт Юльевич насупился, помотал головой, белокурая прядь упала ему на лоб, и он привычным, картинным движением головы отбросил ее.

— Зачем ты так, Саша?! Я же к тебе от чистого сердца… — это прозвучало у него с задушевным укором. — Потолкуй, прошу тебя, с Катериной. Вы же с ней вроде как родственники. Потолкуй, подготовь… Разводиться нам надо, Говорю это с тяжелым сердцем. А выхода другого не вижу. — Роберт Юльевич навалился на край стола грудью и приблизил к собеседнику свое потное лицо. — Катерина к отцу поедет — ей есть куда. Женщина еще не старая — найдет свое счастье. И будет все о’кэй… Ну что ты, как воды в рот набрал!

Юноша хранил молчание, что-то чертил черенком ножа по скатерти.

— Ты что же, думаешь, мне это легко? — Роберт Юльевич нимало уже не стеснялся присутствием посторонних. — Я ночь не спал, прикидывал и так, и этак. Или ты думаешь, я не знаю, как это будет для Кати? Знаю, Сашок, очень хорошо знаю — любит меня Катя! — И как бы вскользь он бросил: — Любят меня женщины, Сашок! А за что?.. За то, что я их не обижаю.

— Потому и на развод хотите подавать, чтобы не обидеть, — выговорил, наконец, молодой человек.

— Поверишь ли, Сашок, не могу я больше. Ну, куда, куда я теперь с моей Катей?! Ее репутация и на меня тень бросает.

Его блуждающий взгляд вновь встретился со взглядом Уланова.

— Дела семейные, житейские, — пояснил Роберт Юльевич. — Если побеспокоили вас — извините.

— Пожалуйста, пожалуйста, — пробормотал поспешно Уланов.

— Вы как человек интеллигентный можете подтвердить: человек создан для счастья, как птица для полета, Замечательно сказано, вы согласны?

— Да, вероятно… — не без стеснения ответил Уланов.

— А у меня… поверите ли? У меня крылья обрезаны. Ползаю, пресмыкаюсь… — Роберт Юльевич принадлежал, как видно, к разряду людей, тщеславившихся даже своими бедами.

— Не налетались еще, значит, тянет вас в небо, — сказал его собеседник.

— Черствый ты человек, Саша! Правильно говорят о нынешней молодежи, нет в ней отзывчивости.

— С кем поведешься, от того и наберешься. А только… — молодой человек оживился, заговорил другим тоном. — Счастье, Роберт Юльевич, по-разному можно понимать. Счастье бывает и когда отказываешься от счастья.

— Это как же? — туповато подивился Роберт Юльевич. — Черное — это, по-твоему, белое, а белое — это черное… Так, что ли?

— Бывает и так, с какой стороны посмотреть. Человек не один на свете, люди вокруг него, живые… Какое может быть у человека счастье через другое несчастье? А примешь на себя чужое несчастье, и глядишь — тебе же легче станет.

Совершенно неожиданно, по-ребячьи паренек закатился смехом.

— Ну и видик у вас, Роберт Юльевич, вылупились, как на какого у́рода.

Он так и сказал, с ударением на первом слоге.

— И точно, что уро́д; ладно, отставим философию, ближе к делу. Я тебя по-родственному — поговори с Катей, ты на нее влияние имеешь.

Паренек тоже посерьезнел, на этот раз без иронического подтекста.

— Поговорить я могу. Вот с Людочкой потруднее будет, — сказал он. — Дети по-взрослому плохо понимают.

— Что же что Людочка?! Я — по закону, Сашок! Сколько положено — обязуюсь. И сверх того… Вот — при свидетеле…

— Я и об том поговорю, что Катя всю вашу вину на себя взяла, — сказал Сашок.

Теперь промолчал Роберт Юльевич, помотал головой, волнистые пряди закрыли его лоб.

— А ты откуда про это наше… семейное дело? — проговорил он с неохотой.

— Мне Катя сама рассказала… еще да суда над ней, — сказал Сашок.

— Не удержалась все-таки!

— Она за вас год и пять месяцев в колонии строгого режима… И на суде не показала на вас.

— Знаю, знаю… — Роберт Юльевич вскинул голову, и в его облике, в повороте головы, в жесте, с которым он отбросил волосы, появилось нечто непокорное, он словно бы шел навстречу всем толкам, наговорам, осуждению. — Это, Сашок, была поэма…

— Чего, чего? — тот подивился.

— Поэма безответной любви. Помню и благоговею… Были и у нас с Катей золотые дни.

Роберт Юльевич налил еще по рюмке, себе и собеседнику, осушил свою, поискал взглядом, не осталось ли какой закуски, отломил корочку хлеба, пожевал.

— Как в песне, Сашок! Все было, и любовь была… Уломай Катюшу, пусть соглашается на развод. Для всех лучше будет. Ты же парень неглупый… Мы с тобой всегда можем найти общий язык. Кончилась наша поэма.

— Пусть уж Катя и Людочку забирает, — сказал Сашок.

— Вот это разумно! — воскликнул Роберт Юльевич. — Пусть и доченьку, согласен! Человеку крылья нужны!.. Пусть всегда будет небо!

— Такому, как вы, не крылья, — начал Сашок внешне спокойно, — такому на необитаемый остров надо — ему с людьми никак нельзя. Инфекция от него может пойти… Не найдем мы с вами общего языка, Роберт Юльевич!

Паренек достал из кармана курточки скомканную пятирублевку, видимо заранее отложенную на этот обед в ресторане, кинул на стол, медленно встал и огляделся… Уланов с любопытством рассматривал его: у юноши были такие светлые — радужка почти сливалась с белком — ясные глаза, что казались прозрачными; открыто, по-детски внимательно и недоуменно он повел вокруг взглядом — недоуменно! — вот что было отличительным в его взгляде.