Георгий Березко - Присутствие необычайного

— Ну, до свидания, Хлебников! — сказал он. — Я буду у вас, завтра же буду.

— Спасибо, — вновь поблагодарил Хлебников. — До свидания…

Адвокат двинулся к выходу, тут навстречу ему подошел Уланов, и они вместе пошли из зала.

…Девушка, секретарь суда, извлекла из своей клеенчатой, с блестящим латунным замочком сумки скомканный платочек и отерла пунцовое пухлое лицо. «Совсем запарилась, — сказала она себе, — ну и работенка! Уйду, не буду больше ишачить за их зарплату». И действительно, работенка была нелегкая: требовались и неослабное внимание, и быстрая ориентировка, не говоря уже о грамотности, чтобы точно, не упустив главного, запротоколировать заседание. Но, честно говоря, уходить отсюда на другую работу девушке не хотелось — тут она не скучала: ежедневно появлялись новые люди, самые разные, каждый со своей чрезвычайной историей — и потерпевшие, и обиженные, и обидчики, а порой и самые страшные злодеи, почище, чем в кино, — насильники, убийцы… И она чувствовала себя причастной в некотором роде к власти над их справедливой участью. Впрочем, среди них попадались и такие типы, что способны были даже внушить симпатию, — отчаянные натуры, смельчаки! Вот и сегодня вызвал у нее любопытство этот молоденький убийца Хлебников — такого ей еще не приходилось видеть. Хоть он и не походил на кинематографического героя — маленький, веснушчатый, он произвел на нее сильное впечатление: может, и форсил, но не ловчил, не вымаливал снисхождения. И даже грешные мысли зароились в ее голове, прикрытой синим беретиком, съехавшим в рабочей горячке на затылок.

Девушка совсем недавно рассталась со своим «мальчиком» — учеником телевизионного мастера. Их встречи ее уже не радовали: раз в неделю, а то и в две — кино и раз в месяц, в его получку, — кафе «Лира», где они выпивали по бокалу коктейля «Шампань», в котором было больше льда, чем шампанского. Да и не предприимчив был будущий телевизионный мастер. И девушка невольно подумала: как бы все было, если б ее «мальчиком» стал убийца, хотя бы такой, как Хлебников.

Она порылась в сумке и среди всякой всячины — двух конфеток «Белочка», пудреницы, патрончика губной помады, катушки ниток, картонной этикетки от заграничной кофточки, которую — этикетку — уступила ей знакомая, нащупала шерстистую кроличью лапку. Она не расставалась с этим амулетом, подаренным ей еще в школе лучшей подружкой. Любое желание сбывалось, оказывается, если проговорить его вслух три раза, сжимая при этом в левой руке кроличью ласковую лапку. И девушка-секретарь, не вынимая лапки из сумки, стиснула ее в кулачке, собираясь прошептать: «Хочу мальчика-убийцу». Но тут же заколебалась… А вдруг заклинание с кроличьей лапкой проявит свою магическую силу? Помогло же ей оно поступить в суд на работу — в этом она была убеждена, — ведь она не выпускала лапку из руки, когда ходила наниматься. И в этом случае ее возлюбленным, к ужасу ее матери, станет бандит. С некоторым сожалением она разжала кулачок и не промолвила ни слова. Потом достала зеркальце, пудреницу и принялась приводить себя в порядок:

Один из милиционеров тронул Хлебникова за плечо: полагалось в перерыве увести подсудимого.

Хлебников посмотрел в сторону публики, измеряя расстояние, которое ему надлежало пройти под чужими любопытными или негодующими взглядами. И он переменился в лице, зажмурился, как от внезапного света… В зальце уже поредело, многие вышли, и невдалеке, ряду в четвертом-пятом, он увидел вставших со своих мест очень старого человека, а с ним полнотелую женщину в мелком перманенте, в откинутом на плечи шерстяном платке. Маленькая голова старика — совсем голая, с наморщенной кожицей на макушке — торчала из курчавого воротника черного бараньего полушубка, залоснившегося на груди, на рукавах. Хлебников вспомнил этот полушубок… Дядя Егор, Егор Филиппович, батя, пришел в нем из Восточной Пруссии, где для него, бойца морской пехоты, кончилась война, о чем он сам рассказывал. С тех пор он и спал на своем военно-морском полушубке — кинет в угол и говорит, что так ему слаще, — боевые сны видит. Но объяснялось это проще: тесновато было у них в избе, одной из немногих уцелевших в деревне, большое, шумное общество жило в ней: дочери Егора Филипповича и куча ребятишек-приемышей — их набиралось порой больше десятка, а кроватей имелось только две, и удобствами кроватей пользовались дочери — Катерина и Анастасия, входившие уже в возраст невест; остальное население укладывалось кто на лавках, кто на печи, кто на полу, летом в сарае на сене. Было в этой компании не всегда весело, случалось, что на стол, кроме картошки и молока (выручала коза), ничего не ставилось, да и народец собрался разный. Одни ребята очень уж тосковали в своем сиротстве, другие злобились, чуть что, лезли по пустякам в драку. Но при всем том побеждал дух единения в беде и в труде — дух той высшей родственности, которой вовсе не требуется кровное родство. И ее средоточием был Егор Филиппович, дядя Егор, батя, дед — глава своей разросшейся, не кровной семьи. Это он, кузнец, вновь заступивший на дожидавшееся его все военные годы место, собрал в обезлюдевшей после оккупации деревне сирот, кормил их, кое-как одевал — в доме работала целая ремонтная мастерская, там бесконечно что-то перешивали и латали, а главное — он участвовал в их жизни, улаживал конфликты, определял в школу… Жены он не застал в живых, и управлялись со сложным хозяйством его подросшие дочери, под непосредственным началом которых находился весь этот беспокойный народец. Осиротевшего Сашу Хлебникова Егор Филиппович взял к себе позднее, когда другие приемыши подросли, Саша оказался самым младшим. И на его долю досталась, пожалуй, наибольшая добрая забота.

Навсегда в душу Хлебникова вошли долгие при керосиновой лампе вечера с дядей Егором. Тот вспоминал войну или рассуждал о разных важных предметах — о природе, о назначении человека, о пользе образования, о свойствах человеческой души, любил поговорить о повадках животных, иногда рассказывал похожие на сказки истории из далекой, не нашей жизни. В деревне, где он, кузнец, был в годы послевоенного разорения работником нужнейшей профессии, ему и вообще внимали почтительно, но в том, что не касалось дела, не слишком к нему прислушивались, в конце концов он прослыл чудаком. А Хлебников, вспоминая его полуфантастические истории, узнавал в них сюжеты знаменитых прочитанных впоследствии книг, претерпевших, правда, существенные изменения. Так, великана Гулливера маленькие работящие люди изгнали в рассказе дяди Егора из своей страны за унизительное к ним отношение. Гулливер, видите ли, принялся командовать ими, приказал обращаться к нему не иначе как «Ваше великанское превосходительство», и эти карлики заставили его убраться — их было много, а он, несмотря на свой рост, был глуповат… Невесть когда книги, ставшие основой импровизаций дяди Егора, сделались ему известными — ныне на чтение у него маловато оставалось времени, только на газеты, которые он читал вслух.