Анна Кардашова - Одиннадцать случаев… [Повесть]

Наконец я проснулась на самом деле. Действительно, звонил телефон. Я вскочила. Но что это? Такого я никогда не видела. Весь переулок за окном заполнен пышным малиновым туманом, вроде сбитых сливок с малиновым соком. Дома в нем плавают, как куски пирога. Малиновый туман лез во все окна — в кухонное, и в наше, и в узкое окошко брата. А телефон все звонил. Кто это с ума сошел, звонит на рассвете? Танюша. Больше некому. Я взяла трубку. Откуда-то из далекого далека, совсем с другого конца земли, плачущий голос спрашивал брата. Не поймешь, мужской или женский. Я грозно ощетинилась:

— Он болен, подойти не может!

— Мы знаем, нам очень, очень нужно!

— Он спит, он очень ослаб, подняться не может!

— Ради бога, ради бога, у нас процесс не идет, мы с завода…

— Сейчас. Попробую его разбудить.

Брат пробормотал:

— Не надо рубашку, я сухой.

— С завода звонят, у них процесс не идет!

Брат открыл глаза.

— Спроси, что дала последняя проба.

Плачущий голос начал мне говорить что-то…

— Что? Что? — надрывалась я. — Повторите!

Господи, хоть бы я знала, о чем речь, может, догадалась бы, но я должна была слышать каждую букву, чтобы передать брату все, что нужно, а слышимость была — из рук вон!

— Что? Что? — кричала я в отчаянье. — Подождите, он что-то хочет сказать.

— Что они там делают? Что делают? — бормотал он. — Я сейчас сам поднимусь и подойду к телефону.

— Не сходи с ума. Как же ты подойдешь?

— Не перечь, Головастикова, давай тащи меня!

Видимо, волнение придало ему какие-то силы.

Расстояние от его кровати до сундука под телефоном было буквально и точно два шага. Но я смотрела на эти два шага с ужасом — как мы их одолеем? Вот что я сделаю: поставлю по дороге к телефону два стула. Стоять и ходить он все равно не может, а со стула на стул я его как-нибудь перетащу.

— Подождите! — крикнула я в телефон. — Он сейчас подойдет.

Там благодарно пискнули.

Я обхватила брата двумя руками за плечи и посадила.

— Сидишь?

— Сижу!

Потом закутала спину и плечи одеялом.

— Берись за стул!

Неимоверно длинная, неимоверно костлявая рука вытянулась из-под одеяла и ухватилась за спинку стула. Нет, я была истинным другом химической мысли, иначе откуда бы взялись у меня силы? Как я переволокла это громадное сооружение из костей с кровати на стул, со стула на другой стул и, наконец, на сундук? По дороге мы два раза отдыхали. Я кричала в трубку:

— Мы уже сидим на стуле! Теперь уже скоро.

На другом конце провода слышались бодрые восклицания.

Во время переселения груда костей непрерывно хихикала. Наконец брат утвердился на сундуке. Я прислонила его к стене.

— Сидишь?

— Сижу!

Хорошенько укутала одеялом, ноги обернула шерстяным платком.

И вот я беру трубку и кричу:

— Сейчас он будет говорить! — И тут же плюхаюсь на стул рядом с сундуком. А малиновый туман стал еще гуще, и пухлое ярко-малиновое солнце показалось в конце переулка.

— Последнюю пробу мне дайте!

Ну и голосок! Как у новорожденного.

— Что же вы делаете? — Теперь он лаял, как щенок. — Кончайте нагревание, давайте охлаждение, быстро! Катя! Если вы не перестанете плакать, ваши дурацкие слезы попадут в куб и испортят реакцию! Берите последнюю пробу и звоните еще раз.

Я взяла из его мокрой руки трубку и повесила ее. Он сидел на сундуке, закрыв глаза и опустив руки. Опять звонок, даю ему трубку.

— Так, так, — говорит он более мирно. — Возьмите еще пробу и позвоните мне.

Мы опять отдыхали. А солнце тем временем прогнало туман, из малинового стало оранжевым и растопырило свои лучи по всему переулку. Звонок. Брат берет трубку сам.

— Хорошо, — говорит он спокойно. — А как же? Непременно должно было получиться! Идите домой!

Обратный путь от сундука до кровати с двумя пересадками прошел как-то легче. Брат, укутанный, лежит в постели. Нам обоим сейчас очень хорошо. Все плохое позади.

— Они тебя замучили?

— Ничего.

— Все-таки досадно, что у тебя такие неважные помощники!

— Головастикова! — крикнул брат довольно бодро. — Не сотрясай воздух! Катя с Петей? Золотые ребята!

— Но ты же сам… Они без тебя ничего не могут…

— Они много могут. А будут мочь еще больше. Они много хотят. И это главное. Кто их заставлял по вечерам торчать со мной в лаборатории? По ночам — на заводе? А что у них сегодня заело, так это и со мной могло случиться. — Брат закрыл глаза, он вдруг совсем ослаб. — Иди, иди, Болеутоляева!

Когда я встала со стула, он добавил: «Головастикова-Болеутоляева…» — и еще что-то, я не расслышала.

— Что? — наклонилась я к нему.

— Двойная фамилия, — прошептал он еле слышно и заснул. Мгновенно. Глубоко. Спокойно. И во сне улыбался закрытым ртом.

Случай с фарфоровой чашкой был поворотным случаем в жизни моего брата. Произошел он в один из самых обыкновенных дней.

Накануне брат лег спать с очередной задачей в голове: они с Иваном Степановичем работали над массой для заполнения фарфоровых изоляторов. Засыпая, он вспомнил, как ему всегда нравились эти блестящие белые игрушки. Едешь в поезде, а они мелькают за окном… Нужно, чтобы металлические штыри, на которые насажены изоляторы, держались как мертвые. Масса для заполнения изоляторов должна хорошо прилипать к фарфору, должна стойко переносить холод, жару, дождь, ветер, должна… Много чего должна.

А утром, так же как и вчера и позавчера, шумело за окном, и все так же брат, выйдя в переулок, схватился за поручни трамвая, и промелькнула за окном надоевшая керосиновая лавка, и трамвай знакомо-знакомо запел и заскрежетал на повороте…

И в вестибюле института брат, не глядя, поднял руку, чтобы повесить номерок, и кивнул, как всегда, седой вахтерше у столика, и, шагая по коридору, подумал, что вот он, живой человек, вписан в строго определенные рамки каждого дня, и все, что он сейчас увидит в лаборатории, он знает наизусть, и все ему надоело.

Буркнув «добрый день» лаборантке, которая возилась за шкафами, не глядя по сторонам, он прошел прямо к своим рыбам. Они плескались в аквариуме у окна. Рабочий стол, нагромождение приборов, вся сложность работы были за спиной, здесь брат обычно отдыхал, глядя на воду, движение рыбок, на молодой тополь и клочок неба за окном. Вуалехвост плавно пошевеливал своим шлейфом, а маленькой пятнистой рыбешке почему-то нравилось взрывать носом песок, отчего со дна поднимались облачка мути.

Брат вынул из кармана пакетик, насыпал рыбкам сухой дафнии и смотрел, как они живо-живо подскочили к корму, даже вода закипела. Вот обжоры! Нет, рыбки ему не надоели.