Людмила Уварова - Соседи

У Симочки был серьезный роман с аккордеонистом оркестра, игравшего в одном из крупнейших столичных кинотеатров, и она считала себя куда более опытной и многознающей, чем Леля. К тому же она была старше Лели на целых два года, что было также немаловажно.

Симочка первая предложила:

— Хорошо бы поглядеть на его жену, какая она?

— Как это сделать? — спросила Леля.

— Я придумаю, — пообещала Симочка. И придумала.

Григорий Сергеевич уехал в командировку в Свердловск. Симочка сказала:

— Вот самый удачный момент. Его нет, а я позвоню его мадам и скажу, что муж просил передать ей посылку...

— Какую посылку?

— Какую? Не знаю, просто меня просили позвонить и передать посылку, но мне некогда, я с поезда на поезд. Поэтому попрошу ее подойти куда-нибудь на вокзал или в метро, и там я передам ей посылку...

— Что же ты передашь ей? — спросила Леля. Симочка откровенно расхохоталась:

— Нет, от тебя можно с ума сойти! Ничего я ей передавать не собираюсь. Мне-то зачем на нее любоваться? Я договорюсь с нею по телефону, а ты пойдешь и посмотришь на нее, и дело с концом. Поняла?

Так и сделали.

Леля пришла к Симочке, и Симочка взяла аппарат, поставила его себе на колени (у нее-то был личный телефон, не то, что Лелин, коммунальный, висевший на стене в общем коридоре), умильным голосом попросила:

— Можно супругу Григория Сергеевича? Это вы? Очень приятно...

Леля слушала, дивилась, как легко, непринужденно ведет разговор Симочка, право же, не поверить ей невозможно.

— Значит, договорились, — продолжала Симочка, подмигивая Леле. — Мы встречаемся у Белорусского метро, около цветочного киоска, только прошу, опишите мне себя. Так, так, черное пальто и белая вязаная шапочка. Хорошо, пусть в руках у вас будет газета, ладно? И у меня газета. Значит, чудесно, ровно в шесть. — Симочка положила трубку. — Ну, что скажешь?

— Сильна, — призналась Леля. — Я бы никогда не смогла так...

— С мое поживешь и не то сумеешь, — снисходительно произнесла Симочка.

В половине шестого Леля была уже возле метро «Белорусская».

С рассеянным видом прохаживалась по тротуару, время от времени заворачивая рукав пальто, поглядывая на часы. Со стороны можно было подумать: девушка кого-то встречает либо с электрички, либо с поезда дальнего следования или, может быть, просто ждет подругу, друга, мать, кого угодно...

Она возникла неожиданно, появилась откуда ни возьмись — маленькая, узкоплечая, в руках газета. И рядом — сын. Леля сразу же узнала его, точь-в-точь такой же, как на фотографии. Гришины глаза, Гришин упрямый рот, кожа на щеках, совсем как у Гриши, туго натянутая, как бы обожженная первым загаром, только у Гриши изжелта-смуглая, а у сына нежно-розовая, по-мальчишечьи свежая...

Жена Гриши вглядывалась в прохожих, искала ту, с газетой в руках, и сын тоже смотрел, совсем как Гриша, задумчиво щуря глаза.

«Интересно, а зачем она сына-то взяла?» — подумала Леля. И сама же решила: «Или он просился, пристал, как репей: возьми да возьми. Или захотелось вместе с ним встретить эту женщину с посылкой».

Сын был непоседа, сразу видно: должно быть, ему наскучило искать глазами кого-то решительно незнакомого, и он стал забегать вперед, потом снова подбегать к матери, что-то рассказывая ей и снова убегая, скользя по накатанной дорожке, а мать следила за ним глазами, но не звала к себе.

Леля прошла очень близко от нее, почти коснулась плеча. Она была ниже Лели ростом, лицо ее заметно поблекло, усталые губы, озабоченные брови. «Именно озабоченные, — решила Леля, — иначе не скажешь».

Гришина жена стояла возле афиши консерватории, возвещающей о концертах в предстоящем сезоне. Леля стала рядом с нею.

«Вот мы стоим вместе, — подумала Леля, — две женщины, одну Гриша любил когда-то, конечно же любил, он бы не мог жениться, если бы не любил, а другая та, кого он теперь любит, это я. Да, я!»

И еще она думала, что мимо проходят люди и никто не знает, что они обе, стоящие рядом, друг возле друга, связаны прочно, навеки, только одна из них не знает о том, что они связаны, а другая — она, Леля, — знает. Ну и что с того, что знает? Легче ли ей от этого знания?

Леля делала вид, что внимательно читает афишу, но сама успела разглядеть и потертый, старенький воротник пальто, и немодные сапожки, и варежки, на одной варежке трогательная штопка возле запястья.

Мальчик подбежал к матери, стал что-то говорить ей. Леля прислушалась.

— Надоело, — говорил мальчик. — Сколько будем еще вот так вот ходить?

Мать слушала его, в то же время привычно поправила на нем завернувшийся воротник курточки, смахнула с его щеки снежинки.

— Давай еще подождем, Алеша...

— Сколько? — спросил Алеша. Сморщил нос, вытянул губы, сердце Лели сжалось: вот так делал Гриша, когда обижался на нее за что-либо, вдруг сморщит нос, вытянет губы, и глаза смотрят точно так же, исподлобья...

— Подожди, Алеша, — сказала мать, — куда тебе особенно торопиться?

Голос у нее был низкий, теплый. Леле вспомнилось, Гриша говорил, что жена в молодости хорошо пела.

— А теперь поет? — спросила как-то Леля.

— Нет, — коротко ответил Гриша, и Леле подумалось тогда, что, должно быть, его жене не до пения. Много дел, много забот, наверно...

Мать продолжала уговаривать сына:

— Еще немножечко подожди...

— Я замерз, — канючил сын.

— Тогда пойдем на вокзал, там тепло, погреешься...

Алеша повел черным круглым глазом в сторону вокзала:

— Не хочу...

— Но ты же погреешься...

— А мне уже не холодно.

— Честное пионерское? — спросила мать.

— Самое распионерское.

— Тогда будь хорошим мальчиком, давай подождем еще немножечко.

— Сколько?

— Совсем немножечко, — сказала мать.

Рукой в штопаной варежке поправила ушанку сына, улыбнулась ему. И он ответно улыбнулся ей.

Леля повернулась, пошла на мост. Остановилась на миг, обернулась: Гришина жена стояла все там же, терпеливо ждала. Леле показалось, что она различает издали, как посинели от холода свежие, розовые щеки мальчика. «Сволочь! — мысленно обругала себя Леля, — дрянь, гадина!..» Как же она презирала себя в эту минуту! Как не любила, презирала и стыдилась самой себя, своих слов, своих желаний, всего того, что еще совсем недавно было привычным, естественным...

Леля вошла в метро, ступила на эскалатор. И все время перед нею были те двое: невзрачная, очень скромно, чуть ли не бедно одетая женщина, напрасно ожидавшая кого-то, и рядом с нею ее сын, похожий на отца.

Леля закрывала глаза, пытаясь отогнать от себя мать и сына, но они не уходили, они как бы шли все время бок о бок, словно решили не отставать от нее ни на шаг.

Подошел поезд. Леля вошла в вагон, стала возле дверей. В стекле отражалось ее лицо, круглый подбородок, высокие скулы, глаза под разлетом длинных бровей, все так хорошо знакомо, прилежно изучено в зеркале. Но сейчас собственное лицо не радовало Лелю, напротив, казалось противным, злым и старым. Да, на удивленье старым.