Юрий Колесников - Земля обетованная...

Хаим прилег на постель не раздеваясь, стал думать о том, как его встретят на обетованной земле друзья из «квуца́» [23] Трудовая военизированная группа. , вместе с которыми он проходил стажировку, как начнет работать, накопит деньги и вызовет оставшихся в Болграде отца и сестренку. А Ойя? Что будет с Ойей? Он же не сможет расстаться с ней. Она дорога ему, как дороги отец и сестра. Нет, без нее он жить не сможет… Завтра он скажет ей об этом. И они уедут вместе.

Проснулся Хаим от сильного шума. Взревев мотором, во двор въехала машина. Послышались шаги, хлопнула дверца автомобиля, потом шуршание шин отъехавшей машины. Хаим поднялся, выглянул во двор и с изумлением заметил, что все окна в доме раввина освещены. «Поздно, а они почему-то не спят, — подумал он. — Не случилась ли беда?»

Тревога охватила парня, и он побежал к дому. Заглянув в окно столовой, Хаим увидел, как, стоя посредине комнаты, Циля зло топала ногами на горько плачущую горбатую сестру. Увидев его, обе девушки испуганно замолчали. Хаиму было неловко.

— Извините, — сказал он. — Увидел свет, подумал, не случилось ли чего…

Лэйя, сдерживая рыдания, проговорила:

— Случилось с Ойей… — И выбежала из комнаты.

— Гречанка исчезла, — сквозь зубы процедила Циля.

— Как исчезла? — вскрикнул Хаим и, не дожидаясь ответа, бросился к сараю, заглянул на кухню, во флигель, на улицу. Всюду — ни души. Он прислушался. Со стороны порта долетел шум мотора: машина одолевала крутой подъем. Вскоре из-за угла улицы широкий луч света прорезал темноту. Хлопнула дверца, из автомобиля вышел человек и, пройдя немного, остановился, освещенный ярким светом фар. Хаим с удивлением узнал в нем раввина. «Вот это да! — подумал он. — В субботнюю ночь реббе на машине? Ничего себе…»

Обеспокоенный Хаим поспешил к дому. В столовой, несмотря на позднее время, Циля спокойно вышивала толстыми цветными нитками подушечку. Быстро взглянув на него, она тут же молча склонила голову над вышивкой.

— Да будет благословенной суббота! — произнес традиционную фразу Бен-Цион Хагера, входя в комнату.

Хаим сдержанно ответил на приветствие. Помогая раввину снять верхнюю одежду, он почувствовал, как что-то тяжелое ударило его по колену: из-под откинувшейся полы капота раввина Хаим увидел свисавший на ремне автоматический пистолет, какие доводилось ему видеть лишь в кинофильмах. Он прикинулся, будто ничего не заметил, и, держа одежду раввина на весу, направился к вешалке.

Бен-Цион Хагера прошел в свою комнату. За ним последовала и Циля. Вскоре раввин вернулся в столовую и огорченно спросил:

— Цилечка мне сказала, что сбежала Ойя. Это правда?

Хаим промолчал. Он не понимал, что происходило. Может, перед ним был не раввин, а главарь какой-нибудь шайки бандитов?

— Плохо! — сочувственно продолжал раввин, глядя в упор на Хаима. — Но потеря невелика… Найдется. Не первый случай. Однажды перед пасхой она тоже сбежала. Искали целую неделю, не нашли, вдруг сама заявилась. И, знаете, где эта идиотка скрывалась? В сарае, рядом с флигелем! Находит на нее иногда…

Сердце твердило Хаиму, что, хотя раввин возводит напраслину на девушку, обижаться на него он, Хаим, не имел права. Реббе был человеком, который приютил его, безвестного холуца, выручил из беды, помог на чужбине. И потому Хаим лишь робко заметил, что пропавшего человека следовало бы поискать, курицу и ту ищут. А тут пропала девушка. Может, с ней случилось несчастье? Тогда что?

Бен-Цион Хагера холодно бросил:

— Нечего шум поднимать. Тоже мне добро! Найдется!..

Расстроенный Хаим ушел к себе во флигель. Было не до сна. На ум приходили страшные предположения. Обессиленный, он задремал лишь под утро, и почти тут же его разбудили: ему показалось, что его тормошит Ойя. Хаим открыл глаза: перед ним стояла Циля. Она сухо передала приглашение отца зайти к ним в дом.

В столовой раввин, облаченный в капот, встретил его улыбкой.

— Бог помог, вы выздоровели, а сегодня у нас суббота! Все евреи в этот день должны идти в синагогу молиться… Вы сейчас пойдете со мной… Покройте себе голову и возьмите сиддур [24] Молитвенник. . Вот этот, со стола. Теперь он будет ваш…

В синагоге Хаим читал молитвенник, не понимая смысла молитвы: все его мысли были об Ойе. Где она? Что с ней? Почему вчера вечером он не остался с ней подольше? Не признался, что любит, что не может жить без нее! Стеснялся, робел…

Богомольцы вслед за раввином вразнобой жужжали молитвы, не обращая внимания на Хаима. Он был здесь чужой. Им всем нет дела до его горестей, им безразличны его боль и судьба. С кем он может поделиться своим несчастьем, утратой? От кого услышит слова утешения, кто поможет ему? С грустью вспомнил он своего друга, Илюшку Томова. Конечно, тот сейчас по-прежнему работает в гараже и живет хоть и не богато, зато спокойно, и фашистов ему нечего бояться, нечего бежать к черту на кулички в погоне за счастьем… А вот Хаиму пришлось спутаться черт знает с кем, и теперь несчастья валятся на него одно за другим. «Впрочем, — продолжал размышлять Хаим, — если в Румынию заявятся немцы, Илюшке тоже будет несладко. Все может быть…»

Не знал Хаим Волдитер, какая беда обрушилась на его друга, не знал, что в это время Илья Томов валялся на холодном, липком от крови полу бухарестской префектуры.

Томов с трудом приподнялся, сел, прислонясь спиной к стене. Голова кружилась, тело болело, хотелось пить. На подбородке, на груди запеклась кровь. Да, здорово его отделали молодчики из сигуранцы!

Томова схватили по доносу провокатора. Полиция искала подпольную партийную типографию, выпускавшую антифашистские листовки. Допрос вел известный своей жестокостью инспектор румынской полиции Солокану.

— Давай договоримся, — монотонно проговорил Солокану. — Не бог весть какие признания от тебя требуются. Скажи только, где получал литературу. Больше ничего. Отпустим сразу. Мы прекрасно знаем, что ты втянулся в это грязное дело случайно, а тот, кто завлек тебя, гуляет сейчас на свободе. К чему, чудак, отдуваться за них? Парень ты, как видно, неглупый, но, должно быть, не знаешь, что господа «товарищи», вскружившие тебе голову, целыми чемоданами получают деньги из Москвы… А живут знаешь как? Мой совет тебе: признайся по доброй воле. Сам потом будешь благодарить нас…

Томов молчал.

Сильный удар ногой в живот вновь опрокинул его на пол. От острой боли потемнело в глазах. Томов лишь увидел над собой искаженное злобой лицо подкомиссара Стырчи.

Инспектор сигуранцы Солокану взирал на эту сцену, как искушенный столичный зритель на игру актеров провинциального театра.

— Говори! Убью! Слышишь? Убью! — орал подкомиссар, прижимая голову арестованного к полу подошвой лакированного сапога.