Эдишер Кипиани - Девятые врата

1962

Гогита уже давно скрылся из глаз, но я все не отхожу от окна, хочу представить весь путь от нашего дома до сада филармонии. Наверное, мой сын шагает уже по проспекту Плеханова, впереди — Гурген, он иногда оглядывается, чтобы поторопить Гогиту. Гогита, как ящерка, проскальзывает сквозь уличную толпу. Гогита — уже совсем взрослый, ему скоро тринадцать, и привычка у него появилась смешная — теребить ежеминутно свой отросший чуб.

«Мамочка, хоть сегодня пойдем в кино, — попросил он перед уходом. — Гурген проведет тебя бесплатно. Я тебя очень прошу…»

Гогита все замечает. Я, конечно, стараюсь не подавать виду, но он все понимает. Однажды он застал меня плачущей и ничего не спросил… Он замкнутый и скрытный — вроде меня.

Теперь они, должно быть, переходят улицу. «Осторожно!» — говорит Гурген, указывая на мчащийся им наперерез автобус, но Гогита, конечно, не слушает и перебегает на другую сторону, чуть не угодив под колеса.

Сердце у меня сжимается — а вдруг, в самом деле…

Гурген — наш сосед. Точнее — мы стали его соседями. Вот уже второй год, как мы приехали из Батуми и сняли квартиру в этом доме. Гурген — тбилисский армянин. Армянского языка он не знает и объясняется на смеси грузинского с русским. У него доброе сердце, у этого двадцатипятилетнего парня.

Наверное, они уже подходят к филармонии…

Миновали гостиницу…

Прошли мимо кондитерской…

Наконец зашли в сад.

Гогита теперь окончательно скрылся из виду, и я отхожу от окна.

Я успокоилась, будто в самом деле проводила его до самой службы… служба? Как вырвалось у меня это слово! Разве два месяца назад могла я думать, что мой мальчик начнет служить, хотя нет, не служить, а работать, и станет приносить домой заработанные деньги.

Гурген — механик в летнем кинотеатре. Вообще у него золотые руки, чего он только не умеет! Вот недавно научил Гогиту обращаться с фотоаппаратом, теперь учит его играть на аккордеоне.

«Отпустите его со мной, — уговаривал меня Гурген, — лето, в школу он не ходит, потрудится немного — и денег заработает, и удовольствие получит — кино бесплатно посмотрит».

На старинном низком комоде тикают ходики. Двадцать минут девятого.

И опять перед глазами стоит мой Гогита. Сейчас он выходит из зимнего кинотеатра «Октябрь» и спешит к филармонии — переносит пленку в круглых металлических коробках. Потом он заберет вторую часть и вернет первую, потом вернет третью и возьмет четвертую. Вот это и есть его работа. Летнее кино и зимнее — рядом, в двух шагах друг от друга, поэтому им часто отпускают одну пленку, особенно в дни премьер.

Я стараюсь не заснуть. В 11 часов пойду встречать Гогиту. Он так радуется, когда видит меня у выхода. Нам достаточно трех часов, чтобы соскучиться друг без друга. Гогита обязательно скажет: зачем ты пришла, спала бы себе спокойно, ведь я не один, а с Гургеном (а в душе подумает, что мог бы и один добраться до дому — не маленький).

…Рядом с ходиками — фотография в металлической рамке — я и Бакар. 11 лет назад. Гогита как раз болел корью. Бакар — в морской форме, он тогда работал старшим в ремонтном депо Батумского порта. Я в белом шелковом платье и в пушистом берете. Как я любила фотографироваться! Бывало, снимет меня кто-нибудь из знакомых, а карточку не пришлет. Я годами помню и все мечтаю эту карточку получить. Интересно бы сейчас поглядеть на такую фотографию! Волшебной силой обладают старые снимки. Так и кажется, что хотят они что-то сказать, сообщить тебе о том, чего ты не замечала на протяжении многих лет, хотя оно находилось рядом с тобой и имело большое значение для твоей судьбы. Но фотографии молчат, не хотят говорить всего, или не могут, и только смотрят на тебя. Удивительно — собственное лицо иногда кажется таким странным. Наверное, любому из знакомых выражение твоего лица известно, лучше чем тебе самой…

Я гляжу на фотографию и горько усмехаюсь в душе. Могла ли я тогда думать…

Глупо сниматься вместе, пройдет время и безжалостно надсмеется над тобой. Та самая улыбка, которая навечно запечатлена на фотографии, превратится в насмешку над тобой, многозначительно глянет на тебя: легко быть вместе на картоне!

Я оглядываю комнату — найти бы какое-нибудь дело, чтобы убежать от мыслей. Я знаю, что все равно никуда мне от них не скрыться, что в конце концов они одолеют меня, но каждый вечер я все-таки начинаю борьбу с ними, не желая сдаваться заранее. Но заняться мне решительно нечем. Со стола давно убрано, посуда вымыта, белье выглажено еще с утра… Ах, да! Ведь у меня порвался чулок!

Я поднимаю подол своего домашнего халата и, нагнувшись, гляжу на ногу. До самой щиколотки потянулась длинная петля, и кожа белым лучом просвечивает сквозь нее.

Починка чулка не спасла меня. Рукоделье, должно быть, создано для длинных, бесконечных мыслей, а я взялась за него, чтобы, наоборот, от этих мыслей избавиться.

Из кухни доносится звон посуды. Я радуюсь — это, наверное, тетя Пело готовит ужин. Пойду помогу ей. Тетя Пело — наша хозяйка, муж ее — пенсионер, старый железнодорожник, умер четыре года назад, и она осталась совсем одна. Поэтому, должно быть, приняла нас к себе охотно и денег запросила очень мало.

— Нет, Элико, детка, не беспокойся, у тебя своих дел достаточно! — говорит тетя Пело и отнимает у меня сковородку, сбивалку и бутылку, побелевшую от муки, которой она раскатывает тесто. Ступай отдохни, я сама управлюсь…

Внезапно она замолкает, а потом спрашивает меня:

— Гогита уже ушел?

Она старается не глядеть мне в лицо, хотя я знаю: ей интересно, плакала я сегодня или нет, но она сдерживается, чувствуя, что мне неприятен любопытный, испытующий взгляд.

Я опять возвращаюсь в комнату, распускаю перед зеркалом косы и причесываюсь, запускаю в волосы все десять пальцев — ищу седые волосы. Один волосок есть и у Гогиты, ему было пять лет, когда я его обнаружила.

«Элико, срезала бы ты волосы, — говорил мне Бакар, — куда такие длинные!»

И эту его просьбу я не выполнила.

Это он сам мне сказал: такую незначительную просьбу — и ту не смогла выполнить. Сказал — и стал прядь моих волос на палец накручивать. Раньше он не обратил бы внимания и не запомнил бы, выполнила я или нет его просьбу…

…Нет! И расчесывание волос придумано для тяжелых бесконечных мыслей… Не хочу, не могу… Мое лицо в зеркале еще раз убеждает меня, что я обманываю себя, что никуда мне от мыслей не деться.

Подхожу к шкафу с книгами: знакомые корешки, знакомые названия. Вот эту книгу я начала, да так и не кончила…

Мне вспомнились герои романа — два брата, оба инженеры… работают над изобретением телевизора, волнуются, появится или нет на экране изображение — в этом месте я как раз остановилась… Младший брат у телевизора один, увидит он или нет на экране брата и любимую девушку, находящихся в соседней комнате. Если увидит, — значит, они победили…