Надежда Чертова - Утренний свет

Было воскресное утро.

Во дворе шумели празднично приодетые ребятишки, хозяйки вешали белье, выбивали ковры, раскидывали на заборах полосатые матрацы. Галина бабушка, позвякивая спицами, медленно ходила по огороду и была сейчас похожа на деревенскую почтенную старуху — инспектора по качеству, потому что за бабушкой шла то одна, то другая хозяйка грядок, покорно и уважительно выслушивая скупые замечания. Поднявшись в цветничок, бабушка наклонилась над грядами, положила вязанье на скамью и принялась быстро и тщательно выдергивать крапивные ростки.

Галя в своем единственном праздничном сарафанчике выскочила из парадного, сияющая и торжественная: сегодня был ее первый выходной день. Заметив Веру, сидевшую у окна, она без нужды одернула свой сарафанчик и со всех ног побежала со двора.

Вернулась она почти тотчас же, но не одна: с нею быстро шагала рослая, статная девчонка, даже скорее девушка, с рыжими кудрями и синими кукольными глазами на безбровом лице, пушистом, как персик, очень веселом и лукавом.

— Это Танька, — с гордостью сказала Галя, и Танька без всякого смущения, посмеиваясь, через окно протянула Вере руку.

— Подождите, девочки, я выйду, — сказала Вера.

Очень они были разные, эти девочки, — худенькая, порывистая Галя и Таня, пышущая малиновым румянцем и, кажется, чрезмерно уверенная в себе.

Втроем они уселись у крыльца на бревнышке.

Первой заговорила Таня:

— Ужасно вчера было весело у ремесленников. Аккордеон, и вальсы все время, старинные такие, представляешь? — Она коротко и самодовольно засмеялась. — А куда ты-то провалилась? Анекдоты рассказывали, представляешь? Я умирала просто…

— Хохотуша ты, Танька, — задумчиво сказала Галя. Она, верно, думала про свое, потому что прибавила неожиданно: — А помнишь, как я тебя проклинала?

Таня помолчала с приоткрытым ртом, — должно быть, что-то вспомнила, — и досадливо усмехнулась.

— Пустяковина.

— О чем это вы? — спросила Вера.

Таня пожала плечами, а Галя принялась сбивчиво рассказывать об одном поверий школьников: если ничего не знаешь к экзамену, нужно, чтобы тебя проклинал кто-нибудь из друзей, — тогда может вывезти удача.

Таня совсем не слушала, а только обмахивалась веточкой клена и улыбалась. Вера легко представила себе, как смирная и приодетая Таня идет на экзамен рядом с маленькой Галей. Перед дверью страшного класса Таня, сжимая под мышкой трепаный учебник, с отчаянием шепчет Гале:

— Проклинай, проклинай!

— Проклинаю, — медлительно, серьезно говорит Галя.

А Галя, наверное, училась неторопливо, ровно, прочно, — так все делалось в этой ладной мастеровой семье…

— Там у нас речка Чонка была, карасики плескались… — тихонько сказала Галя, глядя мимо всего своими широко расставленными глазами.

Таня быстро глянула на нее, потом на Веру и потупилась. Вера поняла, что обе вспомнили о родине.

— Летом вода в Чонке зеленая станет, и лилии по ней, — тихо и мечтательно говорила Галя. — Как ветром полыхнет — все белым-бело. А между стеблями утки плавают…

— Ну и плавают! — сердито откликнулась Таня. — Никто там сейчас не плавает.

Галя будто ничего не слышала.

— А помнишь, Танька, в канаве-то мы с тобой…

Таня только возмущенно фыркнула: она явно не одобряла этот разговор и исподтишка даже дернула Галю за сарафан. Скорее всего, Тане просто не хотелось себя растревоживать, — выражение счастливой лени так и сияло на круглом ее лице.

— Расскажи про канаву, Галюша! — осторожно попросила Вера.

Ну конечно, это случилось летом 1941 года. Галя и Таня сдали экзамены за седьмой класс. Страшный рассвет 22 июня они пережили вместе и вместе убежали из тихого украинского городка, от речки Чонки, от вишневых садов, от своего детства, окончившегося так внезапно. В первую эту ночь взрослой жизни, лежа у шоссе в канаве, девочки обнялись, заплакали и поклялись друг другу в вечной дружбе и в верности…

Рассказав все это, Галя смолкла и требовательно взглянула на Таньку.

— Упрямая ты, — спокойно и звонко проговорила та.

Вера поняла, что их клятва возникла по страшной случайности, от войны, от ужаса, и легкомысленная Танька быстро обо всем забыла.

Сердито помолчав, Танька спросила:

— Это для того ты меня позвала? — И добавила, повернув к Вере румяное, усмешливое лицо: — Ей-богу, все девчонки на нашей улице говорили, что у Гальки Неволиной тяжелый характер.

Галя нервно подобрала пальцами челку, падающую ей на глаза, и пробормотала, покосившись на Веру:

— Ну, и тяжелый, и что же?

Видно было, что не впервые она слышит насчет характера и сама, наверное, думает, что так это и есть.

— Дружить не умеет совсем, — Танька обличающе подняла коротенький толстый палец. — А уж рассорится — никак не простит.

— А зачем они врут? — упрямо, не поднимая глаз, шепнула Галя. — Нынче с одними дружатся, завтра с другими. Надо уж одно.

— Вот видите! — Таня торжествующе расхохоталась. — Тяжелый характер! Я одна с ней только и могу!

Она, верно, соскучилась сидеть, вскочила, отряхнула платье, отбросила веточку клена и независимо сказала:

— Ну, чего торопила меня? Я и позавтракать как следует не успела.

Галя тоже встала.

— Подожди, я хлебца вынесу.

В голосе ее слышалась покорность, — она, верно, боялась, что Таня уйдет. Вот как любила она эту румяную хохотушку, единственного друга, напоминающего ей о родине.

Она вынесла краюшку белого хлеба, обе подружки снова уселись на бревно и принялись аппетитно хрустеть корочкой.

И все-таки недолго пробыла Таня в гостях у Гали, заторопилась в парк культуры. Гале же хотелось посидеть с Верой, — они не виделись целую неделю.

Спеша, волнуясь, даже сердясь, Галя принялась рассказывать обо всем, что произошло с нею, когда она вдруг сделалась работницей, — правда, пока еще подсобной. Вера слушала внимательно, молча, боясь спугнуть девочку неосторожными расспросами: она, Вера, сразу поняла, что маленькая, пыльная фабрика, скорее всего мастерская, выделывающая, всего только бельевую пуговицу, явилась для Гали чем-то заветным, желанным, вроде страны чудес, — такой это был удивительный маленький человечек, Галя…

Директор фабрики принял обеих подруг, Галю и Таню, сверх комплекта, из сочувствия, и они работали сначала без нормы. Галя бегала взад и вперед с громоздкой корзиной, поднося ракуши к шлифовальным станкам. Кругом стоял колдовской шум, стенанье и скрежет. Сама того не замечая, Галя торопилась, как одержимая.

В первый же день она успела тайком сунуть нос в соседний цех. Там, в сумрачной комнате, стояла почти непонятная тишина: люди сидели, склонившись над маленькими шепелявыми станочками. Что они делали? Галя не посмела спросить.