Олесь Гончар - Циклон

— Но как завелись блохи!.. Так долго возил. Я аж разбаловался. — И слезы блеснули у Сергея на глазах.

Агнесса согревала его своим сочувствием:

— Странно, как из тех разрушительных туманностей войны искоркой проблеснула чья-то жизнь… Жизнь, зародившаяся как бы спонтанно, уже несла в себе гены исключительной одаренности…

— Лесть не принимается, — сказал Сергей.

Агнесса засмеялась, потом заговорила с доверчивой откровенностью:

— Я не люблю мужа… — И это можно было понять и так: «Значит, я свободна полюбить кого угодно, ну, хотя бы и вас…» — Да и он, я знаю, не пылает ко мне любовью… Для него я собственность, просто красивая собственность, которую он боится потерять…

— Что же вас соединяет?

— Наверное, привычка. Да и не могу я быть одна. — Она усмехнулась. — Актрисе быть одной как-то не к лицу, разве не так? Появляется сразу табун поклонников, и каждый норовит сделать тебя своею любовницей…

Оба были в хорошем настроении, много шутили в тот день.

На какой-то уже там стадии Агнесса вдруг сказала, сверкая глазами:

— Но все это неправда, не верьте всем этим исповедям… Не было искушений наивной девушки, не было обещаний, что станешь кинозвездой через грех… Был безвкусный роман молоденькой студентки с немолодым уже режиссером, которую он взял сначала на эпизод, а потом в жены, разорвав свой предыдущий брак. Теперь и мы с ним чужие друг другу… Но разве же я перед ним виновата? Разве должно меня мучить чувство вины, что с вами вот тут веселюсь, развлекаюсь?

— Любящие не могут быть ни перед кем виноваты!.. А мы правдивы в наших чувствах, — вот даже на каких нотах он тогда разговаривал.

— Вам хорошо, вы признаны, вас называют надеждой нашего кино, а как мне жить, почти неудачнице? Говорят, красива, но пока вырвешь роль… К тому же молодые подрастают, падают режиссерам в объятия… Может, у меня характер плохой? Резкая, властная и даже корыстная…

— Это, видимо, передалось от него?

— Нет, не от него… Вернее, не только от него… Но и этому не верьте, все это наносное, эти перья цинизма. Облетят, и останется что-то детское, беззащитное, неприспособленное…

— Это я заметил.

— А я тоже замечала… что вам нравлюсь! И сейчас это вижу… Скажите, вы бы взяли меня хоть на какую-нибудь роль, хоть статисткой… Чтобы курила сигареты… в озере купалась — в освещении выигрышном и соблазнительном?.. Смотрите, какие ноги! Правда, ведь красивы? На студии не много найдется таких, — и смеялась непринужденно, задорно.

Прощаясь с ним, уже в такси, она обожгла его летучим поцелуем, опалила, и после того он, кажется, уже совсем потерял было голову. Особенно же когда она полетела на некоторое время к мужу, а вернувшись, неохотно отвечала на телефонные звонки: взяла себе привычку лишь дышать в трубку — взволнованно и молча. Навестить себя тоже не разрешала, хотя, по слухам, болела.

— Я скоро сама тебе позвоню, — сказала как-то она, и это «тебе», произнесенное почти заговорщическим тоном грешницы, слышалось ему потом всю ночь.

К ней он после того дозвониться не мог. Не мог узнать, что там. А там, кажется, бушевали опустошительные бури. И кажется, мама, тобой и не виденная, руководила теми стихиями, и отдалялось от тебя что-то равнозначное жизни, был ты в том состоянии, когда неприязненный телефонный гудок переживается, как катастрофа. Что-то отдалялось, оставляя после себя руины и опустошение… Храм света и радости, который уже успела выстроить его фантазия, разваливался, об этом кричали ему предчувствия.

Несколько недель прошло так.

Погиб, наверное бы погиб, если бы не работа, к которой привлек его Колосовский. Сказал Сергею в минуту доверительности:

— Искусство требует влюбленных, принимает даже влюбленных несчастливо… Оно и горе и боль твою переплавит в творчество.

Ягуар Ягуарович тоже, видимо, догадывался о душевном состоянии оператора, ибо время от времени подкидывал ему утешительные сентенции в своем стиле:

— При наилучших строях, при совершеннейших конституциях человек может быть несчастен, вот в чем проблема проблем… Разве нет?..

Агнесса потом все же позвонила. Назначила свидание. На том же бульваре меж тополей. Сергей пошел на свидание с самым решительным намерением добиться от нее ясного слова. Он готов был идти на любые крайности, готов был потерять все, только бы завоевать то, чему и цены нет и что называется любовью. Если у нее есть к нему хоть какое-то чувство, то это придаст им обоим отваги, и «мы преодолеем все, все, только нужно, чтобы никакие преграды, никакие труднейшие трудности не остановили нас!». «Нужно жить отважно, — так он ей скажет во время свидания, — жить отважно, любить отважно, в этом спасение! Не поддаваться обстоятельствам, условностям, пересудам, иначе они сделают из нас полулюдей! Только отважно, нараспашку! В этом победа!» Весь смысл жизни ему сразу прояснился: студия с ее страстями, профессиональные хлопоты, споры и дискуссии — все сразу отступило на десятый план, стало крохотным в сравнении с возможностью быть с любимой женщиной, со счастьем ежедневно, ежеминутно видеть ее, слышать голос с ласковым этим придыханием, коснуться рукой ее шеи, плеча. С ужасом думал, что она могла бы уехать куда-то, и он мог бы с нею не встретиться, разминулся бы навсегда в водовороте жизни, как прежде проходил мимо в многолюдной студии. Благословлял вечер, который случайно свел их, дождь, что загнал их под зонтик.

Еще был день, и на аллее была не та публика, что выходит на свидание. Пенсионеры-аккуратисты с развернутыми газетами, молодые папы, прогуливавшие в колясочках своих потомков, всевидящий милиционер в будке неподалеку. Сергей пришел на свидание в состоянии возбуждения и взвинченности. Посторонним нетрудно было, конечно, догадаться, почему этот лохматый чудак в замшевой куртке с небрежно брошенным вокруг шеи кашне нетерпеливо снует по аллее взад и вперед. Бледное располневшее лицо словно заспанное, а глаза полны тревоги… То разгонится почти бегом вниз, потому что показалось ему: она идет в конце аллеи, то вдруг повернется и зашагает в гору, все время оглядываясь, так как не знает, откуда она должна появиться. Один силуэт только что разочаровал, и сразу же привлекает другой: вот кто-то словно бы похожий на нее сидит в конце аллеи на скамейке, — может, она? Подошел — незнакомая дама ест апельсин. Отщипывает дольками и бросает в рот. Даже рассердился он на этот апельсин. А молодые папы, кажется, пересмеиваются, им развлечение, каждый реагирует по-своему: тот сочувствует, а у того по губам ползет чуть заметная ироническая усмешка: что, мол? Не пришла? Заставила нести вахту? Ничего… бывает… Нашему брату на этой стадии только терпи… А может, она и совсем не придет. Ясно, не придет. И среди многолюдья города Сергей почувствовал себя самым одиноким, и такая тоска вдруг охватила душу, что казалось, и собственная жизнь после этого будет лишена смысла, потеряет всякое содержание и целесообразность.