Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

Здесь еще сохранились оборонительные сооружения, заграждения, доты и дзоты. Еще совсем недавно в этих местах шли тяжелые бои. Москва, приложив титанические усилия, отбросила орды фашистов далеко от своих стен. Москва победила. И сейчас город подобен исполину, залечивающему свои раны.

К нашему эшелону приблизилась стайка школьников — мальчиков и девочек. Все они бледные, повзрослевшие. Ребята принесли нам в подарок бумаги на курево, карандашей, тетрадок и разных других мелочей. Это очень нас взволновало.

Ночь. Мы едем прифронтовой полосой. Это Калининская область Здесь еще не стерты следы войны. Целых два месяца Калинин был оккупирован фашистами. Целых два месяца фашизм насаждал здесь свой «новый порядок» — жег, крушил, убивал.

Наш полк расположился близ фронтовой полосы, в деревне Красный Холм.

Начало марта.

Наш расчет расквартировали в маленькой бревенчатой избенке. Хозяева потеснились — жили на кухне. Сама хозяюшка совсем еще молодая. Чем-то она напомнила мне Шуру. «Где она, Шура? Вспоминает ли меня?» — подумал я и посмеялся в душе над своей наивностью — нашел время, размечтался…

Хозяйка вошла к нам в комнату и сказала:

— У меня ничего не просите, потому как ничего-то у меня и нет…

От нее пахло молоком и сеном. На глазах были слезы, а в голосе — мольба.

Мы бы и не стали у нее ничего просить.

В этот вечер я пил чай с сухарями, а свою долю сахара отдал хозяйке. Ее золовка, маленькая девочка-сиротка, баюкает грудного племянничка и дрожащим голоском горестно напевает:

И печаль этой колыбельной так и звенит в голове…

Целыми днями у нас учения, и все на снегу. Порой доходим до изнеможения. Но такая жизнь мне по душе.

Дело подвигается к весне, часто бывают оттепели. Иной раз до нитки промокаем. Придя вечером, разводим огонь и начинаем сушиться. Бывалые солдаты многому меня обучили. Вот, к примеру, как портянки накручивать? Оказывается, надо так их наматывать на ногу, чтобы часть обхватила ступню, а часть — голень. И если случится, что на ступне портянка промокнет, достаточно перемотать ее сухой стороной на ступню, а мокрой на голень — ты спасен, ног не простудишь, а тем временем то, что мокро, просохнет, и можешь начинать сначала. Я так и поступаю — по житейской науке. Оттого и ноги не промерзают.

Вечер. Хозяйка из коровника поманила меня.

— Никак не могу окаянную привязать, — сказала она. — Не корова, а горюшко. Помоги, солдатик.

Я вошел в хлев, с трудом привязал корову к стойлу. Хозяйка с грустью проговорила:

— Трем нашим голодным ртам — вся надежа на эту коровушку.

— А где же вы сено берете? — спросил я.

— Колхоз дает. То есть не дает, а разрешает косить в поле. И еще, кроме приусадебного участка, каждому выделили землицы под картошку и капусту.

Я сказал, что ей, наверно, очень трудно одной кормить семью, когда муж на фронте.

— Трудно-то оно трудно, — ответила женщина. — Да что тут можно поделать? Надо напрячься из последних сил, вся страна сейчас в беде. Помогать ей надо. У меня, как у жены фронтовика, есть кое-какие льготы. Пропасть с голоду не дадут. А мы-то ведь тоже народ трудовой. Денно и нощно работаем, чтобы дать фронту все, что требуется.

Мы вошли в дом. Хозяйка протянула мне опасную бритву:

— Мужнина. Возьми себе в подарок. Сейчас она нам не нужна, да я и не знаю, вернется ли мой Андрюша…

Она заплакала.

— Хороший он у меня был. Бригадиром в колхозе работал… Не дрался и не пил. Дай бог, чтоб жив остался!..

Я попытался было отказаться от бритвы, но она разобиделась.

— Бери. Глядишь, и добрым словом меня помянешь.

Пришлось взять у нее бритву. В душе я был полон почтения к этой русской крестьянке. Ведь такую дорогую память мне отдавала! Как же велика доброта в душах этих людей! Особой любовью они одаривают солдат. Нам предоставляют свое жилье, топят печь, помогают всем, чем могут, только бы чувствовали себя хорошо, передохнули б немного. Я думаю, на свете нет женщин, которые относились бы к воину добрей и заботливей, чем русские женщины.

Я всегда буду хранить у себя этот подарок.

Сегодня одиннадцатое марта. Два месяца и четырнадцать дней, как мне восемнадцать. Записи мои облагорожены.

Снег тает вовсю. Мы целыми днями на учениях. В грязи по шею, закоченевшие от промозглой сырости.

Вечерами хозяйка встречает нас уже натопленной печью. Мы смущаемся, а женщина довольна.

— Сушитесь, ребятушки, — предлагает она. — В мокром спать нельзя.

Мы разматываем свои портянки, развешиваем их вокруг печки. Комната наполняется тяжелым, но приятным человечьим духом.

Вечер. Весь наш полк построили. Комиссар сказал:

— С завтрашнего дня вместо хлеба мы будем получать муку. Выпекать хлеб придется самим. Кто из вас пекарь, выйдите вперед!

Пятеро солдат вышли вперед. Среди них был и наш Сахнов…

Сахнов отправился печь хлеб. Я стал выполнять в нашем расчете и его обязанности.

Самый младший у нас Коля Максимов. Узкоглазый круглолицый парнишка. Он не курит, и за это мы все готовы молиться на него — ведь он отдает нам свою долю курева. Зато и аппетит у него куда лучше нашего. И при разделе хлеба мы отрезаем ему ломоть побольше. Варева тоже стараемся дать лишнего.

Вечером пришел Сахнов, и все вокруг наполнилось хлебным духом. Он выложил на стол целую буханку.

— Это мы сверх нормы испекли, — сказал он, — из того, что соскребли со стенок корыта, в котором тесто месим. Хозяйке принес и ее детишкам. Я утром приметил: они молоко без хлеба пьют.

Сахнов взял буханку и уже хотел было выйти к хозяйке, как в комнату неожиданно вошел сержант, помкомвзвода.

— Откуда этот хлеб?

Какое-то мгновение никто не мог придумать, что сказать. То были тяжелые секунды. Но вот Сахнов заговорил:

— Этот хлеб принес я, товарищ сержант…

— Украл в пекарне?!

— Нет, товарищ сержант, — твердо сказал Сахнов, — этот хлеб выпечен сверх нормы, из соскребышей. Честное слово! Поверьте мне. Буханку эту я принес хозяйке и ее детишкам…

— Чтоб продать ей?

— Нет, товарищ сержант! Как можно! И хозяйка, и дети утром пили молоко без хлеба. Я это своими глазами видел. Вот и подумал… Она ведь жена фронтовика…

Сержант долго смотрел на Сахнова. Видно, трудно ему было решить, как следует поступить в его положении. Наконец он сказал:

— Как бы то ни было, а это все одно что воровство, боец Сахнов, и я вынужден доложить обо всем комиссару полка. Воровство в армии исключено. Оно расценивается как тягчайшее преступление!..