Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

На позициях мои ребята только и знают, что очищают траншеи от снега.

Сахнов согрел воды и сейчас правит бритву на моем кожаном ремне. Его ремень из брезента.

— Комроты будет бриться, завшивел, бедняга, — говорит озабоченно Сахнов. — Наголо придется обрить.

— Зачем же? — удивляюсь я. — Разве у нас в полку нет дезкамеры?

— Все есть. Только старшему лейтенанту это не поможет. На нем и вошь особенная поселилась — сплошь женского роду.

Я не понимаю его. Вошь есть вошь, какая еще там особенная? Но Сахнов для меня авторитет: говорит, — значит, знает. Он человек удивительный, все знает, хотя и был беспризорником, вором. В последний раз из тюрьмы вышел всего за месяц до войны. Искал работу, но тут его вызвали в военкомат и отправили в стройбат.

Мне вспомнилось, как я перевязывал ему рану в Мясном Бору.

— Рана зажила? — спрашиваю.

Он усмехается:

— Да вроде бы.

— Не мог после госпиталя в тылу остаться? Рана-то ведь серьезная…

— Мог, но куда бы я делся? Ни родителей у меня, ни жены… Толком не знаю, где и родился. — Он вздыхает, хмуро смотрит на меня. — Все, сынок, завязал я!..

— Что завязал? — не понимаю я.

— С прежним своим. Будет куролесить. Если выживу, после войны уеду на юг и стану виноград выращивать. Или парикмахером сделаюсь. Только виноград — оно лучше. Послаще…

Сахнов нашел общий язык с поваром и иногда приносит нам «добавки». Но больше, чем о других, он заботится о Путкарадзе. Избавил его от вшей, тех, что женского роду. Путкарадзе тоже очень хороший человек, мягкий добрый, заботливый.

Иван Овечкин сетует на свое обмундирование:

— Тыловики с иголочки одеваются, а нас в опорки да обноски обряжают.

У Овечкина золотые руки. Из ничего конфетку может сделать. Сшил нам фуражки, набил всем подковки на сапоги. По его проекту мы построили оборонительные сооружения, соединили их подземными ходами.

— Хватит, сколько отступали, — заявил он. — Сейчас надо зарыться поглубже в землю, чтобы потом успешно наступать.

Одно удручало Овечкина: в топографических картах бедняга ничего не смыслил.

— Видеть их не хочу. Что за чертовщина?! — жаловался он. — Кто только их придумал? Никак в них не разберусь.

Сегодня семнадцатое января. Уже двадцать дней, как мне исполнилось девятнадцать. Записи свои делаю химическим карандашом.

Рядом с нами располагается батарея гаубиц капитана Гопина. Нас с ним сдружили шахматы. Весь он немного необычный. Нос большой и с горбинкой, галифе на нем натянуты, как трико. И голос какой-то узкий, тоненький. И вообще очень он напоминает мне гусара, такого, каких я в кино видел. Стоит ему выиграть партию, тут же вскрикивает своим тоненьким голоском:

— Хи-хи, не опрокинуть ли нам по маленькой?

Одному только дьяволу ведомо, откуда он достает водку.

Я как-то сказал Гопину, что ему и его батарее очень спокойно живется. Он обозлился.

— То есть в каком это смысле?

— Не часто что-то мы слышим голос твоих гаубиц. Уж не боишься ли, что немцы засекут?

Гопин вскочил с места и, кусая губы, скомандовал своим людям:

— Пятьдесят снарядов по врагу! Огонь!

Берег загрохотал. Девять гаубиц выпустили по пятьдесят снарядов за две минуты. Гопин, стоя во весь рост, истошно орал:

— Огонь! Так иху мать, этих вшивых фрицев!

Заткнув уши, я отбежал от него подальше.

У немцев, понятно, есть свой Гопин. И он тоже начал обстреливать наши позиции. Ужасный день. Все вокруг ходуном ходит. Даже Сахнов как-то весь сжался. Того и гляди, в нашу землянку тоже снаряд угодит.

Гопин буйствовал часа четыре.

— От батареи Гопина теперь уж и косточек не соберешь, — сказал Кравцов.

Меня бросило в дрожь. Ведь это же я толкнул его на поединок. Я выскочил из землянки и кинулся бегом к батарее Гопина.

Бегом-то, положим, это сильно сказано. Вся земля взрыта воронками. Попробуй побеги. Кое-как добрался до места и ахнул, увидев, что Гопин как ни в чем не бывало гоголем стоит у гаубицы.

— Что тут у вас?! — заорал я. — Потери большие?

— Ерунда, — махнул он рукой. — Лошаденку только одну убило. И пушку царапнуло. Ничего, поедим конинки!..

Я спросил, что же он теперь будет делать. Противник ведь засек. Он усмехнулся:

— Дня три помолчу. Немец подумает, что уничтожил меня. Потом опять жахну изо всех сил, мать его так, этого Гитлера!..

И он предложил мне сыграть партию в шахматы. Я отказался.

— Дай, — говорю, — лучше кусок конины. Или сам хочешь все съесть?

— Вон оно что?! — нахохлился Гопин. — Выходит, ты всю эту кашу затем и заварил, чтобы разжиться кониной на армянский шашлычок?..

Мы оба рассмеялись и сели за шахматы.

Гопин выиграл. За это он подарил мне килограммов десять конины.

Вот и прекрасно. Поделюсь с ребятами.

Проходя по берегу реки, я увидел на взрезанном немецкими снарядами льду несметное множество выброшенной из воды рыбы. Кликнул своих:

— Идите, ребята, соберем рыбку!..

И собрали пудов этак двадцать.

Мой взвод долго будет сыт. И не только один мой взвод.

Утро. К нам на позиции пришел подполковник, наш комполка. Я доложил о положении дел на нашем участке. Он поздоровался за руку не только со мной, но и со всеми солдатами моего взвода. Высокого роста, чернявый, с хорошей выправкой кадровика, в прекрасно подогнанной и опрятной форме, он производит впечатление воина, не ведающего горечи и страха поражения.

— Вчера нам из тыла прислали приемник, — сказал он. — Прекрасная вещь. И пластинки можно проигрывать.

— В подарок получили? — поинтересовался я.

— В подарок, — ответил он. — Вот хочу передать какому-нибудь взводу. На фронте это особо редкая штука. Что скажете по этому поводу?

— Очень будет здорово, товарищ подполковник.

Он внимательно и долго осматривал наши позиции, минометы, беседовал с солдатами и вдруг, повернувшись ко мне, сказал:

— Давненько мы не брали «языка». Наш полк не брал. Вот я и подумал, кто первым добудет «языка», тому взводу я и передам радиолу.

Сахнов, который, вытянувшись в струнку, слушал подполковника, незаметно подмигнул мне: «Понимаете, мол, это нам комполка поручает раздобыть «языка»? Соглашайтесь». Я кивнул Сахнову и повернулся к командиру:

— Разрешите, товарищ подполковник, мне с моим взводом отправиться за «языком»?

Командир полка засмеялся:

— Конечно. Потому я и зашел к вам.

Тут же мы решили, что за «языком» отправятся трое: я, Сахнов и ефрейтор Сорокин. Командир полка повел нас к себе в штаб. Это недалеко, за холмом.

Три дня мы готовились, как брать «языка». А «язык» этот, вон он, в двухстах метрах от нас за линией укреплений. Туда нам и следует пробраться, взять в плен одного из немцев, который станет «языком», расскажет о расположении позиций противника, о вооружении, обо всем, что требуется.