Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

Метр за метром я «обрабатываю» его минометным огнем.

По данным разведки, мы знаем, что форты противника по существу неодолимы. Железобетонные, глубокого залегания и с таким толстым и прочным покрытием, они почти неуязвимы даже для самых тяжелых бомб!

— А как же мы будем брать их? — недоумевает Сахнов.

— Штурмом. Ценой человеческих жизней.

— Какие потери ведь будут, а?..

Да, потерь будет много…

Наши войска вышли к берегу моря. Устье Преголя стало кладбищем немецких военных кораблей. Наша артиллерия, Балтийский флот и особенно авиация не дают ни одному их судну выйти в море. Уничтожают прямо в порту.

Мы тоже крушим оборону Кенигсберга. Бьем непрерывным огнем артиллерии, минометов и с воздуха. Как донесла разведка, в городе пять немецких дивизий и гарнизонные войска.

Противник контратакует.

Сначала появились танки, потом из фортов вышли соединения пехоты, и под прикрытием артиллерийского огня противник двинулся в атаку.

Снова жаркий бой. И я опять в своей стихии. Вокруг разрываются снаряды, над головой проносятся осколки, а я, зарывшись в землю, не отрываю глаз от окуляров стереотрубы, ясно вижу противника и направляю огонь моих минометов.

Грохот стоит невообразимый. Исчезла снежная белизна. Артиллерия разворотила окрест всю землю.

Убило одного из моих связистов. Я оттащил его тело в сторону. Снял наушники и надел себе. Где-то на линии произошел обрыв. Прекратилась связь с батареей. Пришлось выползти из окопа. К счастью, обрыв был совсем рядом. Я соединил концы проводов и повернул обратно. Вдруг рядом разорвалась мина. Я еще глубже вжался в землю. У пояса стало как-то горячо. Я сполз в свой окоп. Там еще был снег, и я увидел, что на нем остается кровь после меня. Это моя кровь. Снял полушубок, задрал гимнастерку и вижу, пуля попала в живот. Кровь льется не переставая. Я зажал рану платком. Сделал глубокий вдох. Порядок, кишки на месте. Значит, пуля прошла только поверху, и мы еще поживем. Но что это? Чувствую, что теряю сознание. И рядом никого. Убитый связист помочь не может. И Сахнова нет. Я связался по рации с командиром первого взвода:

— Лейтенант, проберитесь ко мне в окоп, подмените. Я ранен.

В себя я пришел уже в санях. Подо мной сухая трава и шуба. Укрыт я каким-то ковром. Передо мной спина Сахнова. Он во весь опор гонит лошаденку. Лес. По обе стороны просеки высятся деревья, издали доносится гул орудий с передовой. В животе жжет.

— Куда ты везешь меня, Сахнов?

— Понятно, что не к теще.

— Поворачивай назад.

Сахнов знай себе погоняет лошадь. И она мчится.

— Смотрите-ка, назад ему хочется, сынку моему, — громко приговаривает Сахнов. — А куда назад? Я уж почти домчал вас до санбата. Командир батальона мне точно указал дорогу. Вы лучше скажите: как вам? Очень худо?

Я молчу. Сахнов не оглядывается. Знает, что молчу с досады.

— Пуля только брюшину вам пропорола, сынок, в нутро, слава богу, не прошла, не то бы… Рана у вас не опасная, только крови много потеряли. Ничего, в санбате подлечитесь.

Врач обрабатывает мне рану. Я вглядываюсь в него. Смуглый, вроде азербайджанец.

— Как ваша фамилия? — спрашиваю.

— Ахундов.

— Не из Баку?

— Да.

— Случайно, не родственник ли Мирзы Фатали Ахундова [15] Мирза Фатали Ахундов — азербайджанский писатель-классик. ?

— Все может быть, — улыбается доктор.

Он дал мне разбавленного спирта. Потом чаю и масла.

А вскоре меня уложили на телегу и отправили в госпиталь.

— Счастливого пути, — говорит доктор.

— Спасибо.

Телегу трясет. Кричат от боли шестеро раненых, что лежат со мной рядом. От тряски и я вроде теряю сознание. Хоть бы на машине перевезли.

Трясет телегу. А в глазах моих кровь.

Кровь на снегу… Что там сейчас делают Сахнов, карабахец Мушег, все остальные… Выжили бы, ребятушки! До конца войны ведь так мало осталось.

Мы в Инстенбурге, он тоже на берегу Преголя.

Госпиталь размещается в старинном двухэтажном здании. Меня положили на второй полке трехъярусных деревянных нар. Огромный зал полон раненых.

Я в сознании. Нас накормили. И теперь очень хочется пить.

Сегодня девятое февраля. Ранило меня седьмого. Спрашиваю доктора, который перевязку мне делает:

— Скоро на ноги встану?

— Скоро, — улыбается он. — Рана у вас не опасная. Вот если бы пуля вошла чуть глубже, тогда было бы хуже.

Уже неделю я в госпитале. Начинаю приходить в себя. Домой писать не хочется. Писать, что ранен? Перепугаются насмерть, чего только не передумают!..

Эх, а у нас-то ведь там сейчас весна!..

Рядом со мной лежит раненный в ногу. Он мечется, бредит. Я позвал медсестру. Она пришла, осмотрела его ногу и быстро удалилась. А спустя минут десять раненого унесли на носилках. Сестра сказала!

— У него гангрена.

Солдат умер. Я даже имени его не узнал. А ведь рядом лежали… Тяжелую ночь я провел.

Уже хожу.

Утро. Собираемся завтракать. Вошел заместитель начальника госпиталя по политической части.

— Товарищи солдаты и офицеры. Печальную весть я должен сообщить вам. Сегодня от тяжелого ранения скончался командующий Третьим Белорусским фронтом генерал армии Иван Дмитриевич Черняховский.

Зал, полный раненых, дрогнул под тяжестью вздоха отчаянья. Голос замполита дрожал.

Кто-то всхлипнул рядом. А может, это я?..

В тот день прах Черняховского привезли в Инстенбург. Загудели паровозы, раздались артиллерийские залпы. Те из раненых, кто мог ходить, поднялись и застыли в молчании. Все мы чтили память нашего прославленного командующего.

Восемнадцатое февраля.

Я уже здоров.

Меня выписали из госпиталя и направили в батальон для выздоравливающих. Несколько дней на подкрепление сил — и снова фронт.

Я обратился к командиру батальона с просьбой отправить меня в мой полк.

Он нахмурился:

— Пора уже научиться порядку. Куда надо, туда и отправим. Идите и ждите приказа.

— Есть ждать приказа!

Вернулся в офицерскую казарму, и меня сразу же назначили дежурным.

Наутро, позавтракав в столовой, я вышел на шоссе. Неиссякаемым потоком шли по нему грузовые машины в сторону Кенигсберга. Я вскочил в кузов одной из них и поехал.

Ищу свою дивизию. Но никто не знает, где она находится. Я уже начинаю бояться, как бы ребята из особого отдела не сцапали меня в качестве дезертира. Сумею ли я тогда убедить их, что сбежал из батальона для выздоравливающих, чтобы разыскать свою дивизию — свой дом.

Я уж и надежду потерял, да вдруг счастливая случайность: вижу на обочине дороги, у землянок, стоит знакомая машина. Неужто нашего комдива? Точно. Узнаю и шофера.