Василий Цаголов - Набат

Сделала движение, будто сесть на свое место хотела (председатель белее белого утер лицо платком), потом резко развернулась на костылях и на сцену:

— По-барски будешь с нами — не потерпим. А станица: что? Стояла без тебя и будет стоять!

Услышала голос в зале:

— Во заскипидарили Анфису!

Аж встряхнуло всего председателя, вскочив, крикнул:

— Хватит! Ты что хулиганишь?

Рванулся к нему на сцену Джамбот, да хорошо, Лука вырос на его пути, удержал.

— Погоди, не петушись… — урезонила Анфиса. — Ишь, затомошился! [25] Затомошиться — засуетиться. Где ты был, когда ребята на кукурузе в дождь и в зной? Каждый раз ты прикрываешься государством. Наше государство так не поступает. Это ты перед кем-то выламываешься. За государство мы, — повернулась к залу Анфиса, указала рукой на станичников, — в ответе. Вот так! Мы!

Она качнулась на костылях, и у сына вырвалось:

— Мать!

Вмиг взлетел на сцену, но Анфиса отстранила его, и люди увидели, как бледнело ее лицо.

— А ты не лезь поперек батьки в пекло, ступай-ка туда, где стоял.

И сын послушно пошел к ребятам, но голос председателя удержал его.

— Не беги. Имей мужество, Джамбот Самохвалов, до конца выстоять перед народом. Рубите с матерью, коль замахнулись.

— А мы не лозу рассекаем шашкой, а к порядку призвать собрались здесь. Ясно? Обида у меня большая на тебя, вот что, за пацана считаешь меня. Поиграться появилось у тебя желание, да?

Он широким шагом назад на сцену, встал рядом с матерью, а она шагнула вперед, заслонила его собой.

— Ну, вот он я!

— А ты не петушись, крылышки еще слабые.

— Как знать… — ответил председателю Джамбот.

Анфиса всем телом подалась к столу президиума, произнесла со значением:

— Ты не смей с ним так-то! А еще запомни: Анфисия Ивановна и Джамбот Самохваловы в защите не нуждаются и крылья у них орлиные. И обиды не прощают, рады бы, да не умеют.

Сын сложил руки на груди.

— Врать-то было зачем? — обратилась она к председателю. — Или они тебе Ваньки-встаньки? Джамбот давно уже не вьюноша.

Председатель поднялся было, да парторг усадил.

— Ты бы по-человечески, так, мол, и так, промахнулся, ребята, — продолжала требовательно Анфиса. — Да не в машине вся наша жизнь-то, не в ней одной, а в совести! И не в участке одном наша жизнь. А ты бы по-нашему, просто, взял бы и сказал слово доброе, откровенное, и ребята горы свернут.

Сошла она в зал, а прежде спрыгнул сын, подал руку, да только она не оперлась: сама.

— Видели! — крикнул вслед председатель. — Работай с ними! Да так работать, как Самохвалов и его звено, должен каждый, для всех нормой чтобы было в колхозе, тогда и богатство наше утроится. А то есть такие, что работают спустя рукава весь год, а чуть поднажали и орут: «Герой я, плати!» У таких, как Самохвалов, на первом плане стоит личное. Сделают шаг — плати, с ножом к горлу пристают… Прав я, товарищи?

От стены отделилось звено Джамбота и к выходу, а здесь остановились.

— Прав, но они-то не такие! — крикнул Лука. — Они ту землю с того света, можно сказать, вернули. Спасибо им, — поклонился. — Мы надеемся, что и овраги заставят жить, а их вон сколько. Но не так же надо с ними поступать…

Хотел еще что-то сказать Лука, да Алексей не дал.

— Погоди-ка! Все же если умом прикинуть, не прав ты, председатель, не прав и точка. Пусть другие оживляют овраги, примеру доброму последуют, а ты на одних взвалил.

— Верно!

— Факт!

— Разберемся на правлении, — заявил председатель.

Кто-то крикнул:

— Знаем мы твои обещания. Пошли отсюда!

Тронулся зал, зашаркали люди к дверям, и не остановил их вскрик председателя:

— Вы куда?

— Ого, да с таким голосищем гаить бы кабана! — это сказал Лука, сказал с недоброй ухмылкой в голосе.

На сцене никого не осталось, и в зале опустело, одна Анфиса продолжала сидеть.

А вечером она с грустью, затаенной болью наблюдала, как сын нервно ходил из одной комнаты в другую, а помочь не могла и придумать не знала что. Вот и просила судьбу переложить на ее плечи все его заботы. Тяжко было видеть, как переживает он, поделился бы что ли мыслями своими, а он молча, молча…

— Ты выпил, когда шел на собрание? — озаботилась вдруг молчавшая весь вечер жена.

Джамбот удивленно вскинул на нее глаза, поднялись его широкие густые брови. Он подошел к ней, наклонился и дыхнул в лицо.

Взыгралось все в Анфисе: ну, чего она. Ударила костылем об пол.

Сын полуобнял мать, шепчет ласково:

— Ты за меня не бойся, Самохвалов я!

Дернулись плечи у матери, и он ткнулся лбом в ее плечо.

— Будет, маманя, родная ты моя.

Не выдержал, выскочил в сени. Санька тоже убралась на свою половину.

Повиснув на костылях, плакала Самохвалова.

Появилась на улице Анфиса не с самого утра. Санька ушла на ферму. Джамбот, слышала она, возился в сенях, ну а она все лежала в кровати, пока не раздались на улице голоса станичников, только не угадала, кто именно явился под ее окна. Делать нечего, раз явились, значит, она нужна и надо выбираться к ним, зря не притащатся.

На улице, пожелав всем доброго утра, стала ждать, о чем ее спросить хотят.

— Увезли Джамбота? — наконец поинтересовался Алексей.

Ну, теперь-то понятно, что привело станичников, а все же с притворным удивлением воскликнула:

— Куда?

Алексей уставился на нее молча, будто она должна объявить что-то необычное.

— А в милицию…

Засмеялась Анфиса искренне:

— Тю… Айда в хату!

— Пусть выглянет, — потребовал Лука.

И она громко позвала:

— Джамбот!

Дверь распахнулась, и в ней вырос сын:

— Ты звала, маманя?

Она махнула рукой:

— Не надо…

Станичники оживились, о другом заговорили, будто и не они только что спрашивали про Джамбота.

— Эх, в такие морозы деды на кабана ходили, забавлялись, — сказал Алексей, его не поддержали, но он с надеждой в голосе добавил: — А вернувшись в станицу с удачей, ставили ведро водки… Ведро!

С дороги в их сторону свернула «Волга», мягко переваливаясь, приблизилась к ним.

— Явился не ко времени, — с сожалением произнес Алексей.

— Будто знал, — откликнулся Лука.

— Кто бы это с петухами к нам?

— Илья Муромец, — съязвил Лука.

«Волга» бесшумно остановилась, из нее выбрался секретарь райкома, поздоровался с каждым за руку, при этом в глаза заглянул, на Луку же особо уставился, о чем-то своем размышляя, без предисловий проговорил:

— Все мудришь, Лука?

Тот недоуменно пожал плечами, в свою очередь спросил:

— А что, собственно, произошло?

Станичники обступили Луку, как бы укрыли собой, от того секретарь вспылил:

— Собрание сорвали! Невиданное дело.

Лука пояснил:

— Не согласны мы, чтобы было не по-нашему.