Василий Цаголов - Набат

И сразу же к нему секретарь:

— Свою, выходит, политику гнешь?

Закурил Лука, самосад злой, кого хочешь принудит кашлянуть; секретарь на что свой, в станице вырос, и тот откинулся назад.

— Ежели кричать на нас будешь, так мы уйдем, — сказал кто-то.

Секретарь оглянулся, но лица у всех были сосредоточенно упрямы, не угадал, кто произнес это.

Смотрела Анфиса на секретаря и вспомнила, как надрала ему ухо в то далекое утро.

…Была последняя военная весна. Председатель велел ей вывести единственную в колхозе лошадь на берег реки, там, мол, трава раньше всего пробивается. Она исполнила указание… Щиплет лошадка травку. Откуда ни возьмись, налетела стайка пацанов, один из них и прыгни на лошадь. А та повалилась со всех четырех ног, придавила всей тяжестью озорника. Мальчишки врассыпную, а он орет.

Напомнить бы ему об этом? Да ну его, а то еще хуже получится, ишь какой ершистый заявился.

— Нам все одно кого в председатели, — тянул свое Лука.

Секретарь, видно, о том же намеревался завести речь, оттого обрадовался, что его опередили:

— В чем же тогда дело?

— Ты помнишь, — спросил у него дотошный Лука, — по соседству с вами Фрол жил?

Станичники засмеялись, правда, сдержанно.

— Ажин его с того света верни и поставь на колхоз.

Заметила Анфиса, как покраснели у секретаря кончики ушей, видно, нелегко ему стоило сдержаться.

— Да на такого, как ты, и его многовато, — попытался отшутиться секретарь.

Хохотнула Анфиса коротко, получилось громко, потому что секретарь посмотрел на нее из-под насупленных бровей.

— Это ты, Анфисия Самохвалова?

Она перехватила его взгляд. Секретарь покачал головой:

— Ухо и до сих пор горит, надрала на всю жизнь.

Снова смех добродушный.

— С характером она у нас.

— За характер ей орден отвалили!

Секретарь прошелся взад-вперед:

— Докладывали…

Лука сбил ушанку на одно ухо:

— А тебе обо всем докладывают?

Зыркнул на него секретарь, не утаил, что погасил в себе и на этот раз вспышку. Лука предусмотрительно отступил, однако дал понять, что нисколько ни о чем не сожалеет, и если потребуется, то скажет еще не такое.

— Просить я приехал вас, станичники.

— Народ проси, — уклончиво ответил за всех Лука. — Мы что…

В тот день в контору колхоза вызвали Джамбота и все его звено.

Сидят секретарь райкома, председатель, парторг, в коридоре толпятся станичники и Анфиса тут же.

— Ошибся председатель, что землю хотел изъять, с кем не бывает, Самохвалов? За свое он получит, будь уверен.

Это объявил механизаторам сам секретарь райкома. Ну, а звеньевой неожиданно для всех подытожил:

— Пусть при всем народе извинится.

Вышел из-за стола секретарь, надвигается на Самохвалова, в упор смотрит, будто выбирает, куда выстрелить.

— Это за что же? Тебе бы самому научиться уважать людей. Почему стучал кулаком? Почему покинули собрание? Неуважение к станичникам показали свое…

Поднялся и Джамбот, но не отступил и взгляд свой не увел, опять свое:

— Мне в душу плюнул председатель. Всем нам… — коротко кивнул на ребят. — Я на собрании не денег требовал.

— Так тебе же будут «Жигули».

Вспылил на это Джамбот:

— Это он пилюлю засладил. А ребятам?

— Ладно, я сам займусь машинами, мне-то вы доверяете?

Секретарь взял под руку Джамбота.

— Не надо голову терять…

Вернулся секретарь к столу, положил руку на телефон, и все насторожились: сейчас даст нужное указание — и делу конец, но он трубку не поднял.

Джамбот, слегка поклонившись начальству, произнес:

— Прощевайте!

Одни после этого считали, что напрасно поступил так, другие горячились: «Пусть начальство знает нашего брата!».

Но события на этом не закончились для Самохваловых. Санька явилась домой и объявила, что ушла из колхоза, не желает оставаться, раз с мужем так поступили.

Вначале слушал ее Джамбот рассеянно, а потом крикнул:

— Врешь! В тебе опять взыгралась твоя… Никуда я не поеду из станицы, ясно? Срам какой, бросила ферму.

Санька стянула платок с головы.

— А я уж заявление подала.

— Какое? О чем оно, твое заявление? — вытянул вперед шею муж.

Не успела Анфиса сообразить, а уж сын ударил Саньку по щеке.

— Беги, сейчас чтоб забрала!

И она ни слова в ответ — ушла, покорная. Долго не являлась, и тогда Джамбот отправился на поиски. Вернулся он вскоре один.

— Обиделась… Ушла к отцу с матерью.

— А заявление? — вырвалось у Анфисы.

Ухмыльнулся сын открыто, и без его объяснений стало ясно: забрала.

— Как жить-то будешь дальше? — спросила.

— Я-то?

— А кто же еще?

— Ты насчет Саньки?

— Куда баба денется?

— Верно, а то больно раскомандовалась.

— Я тебе о председателе…

Сын с нажимом в голосе возразил:

— Земля-то колхозная, не его. В тракторе откажет, тяпку возьму.

На том разговор о председателе закончился.

Перед тем, как им уйти спать, пришла Санька, повела себя, словно ничего не произошло, принялась мыть полы, потом хлопотала у печи…

Утром, еще в постели, Санька почувствовала в сердце легкую боль: набежит волной и отходит, поначалу не обратила на это внимания. Весь день преследовала боль, и опять же не встревожилась: мало ли, с ног же не сшибает и ладно. Ну, а к вечеру до того стало невыносимо, что бесцельно носилась по свинарнику, не помнит, как управилась с делами.

Всю дорогу домой бежала, ни разу не остановилась и к сердцу не прислушалась. Повстречай ее кто-нибудь, спроси, куда несется баба, не нашлась бы, что ответить.

Вечер окутал станицу, на улице пустынно.

У самой калитки — не заметила, откуда он вынырнул — чуть не сбила с ног Алексея.

— Или за тобой гнались?

Выдохнула, будто и не было никакого беспокойства, отдышавшись, весело призналась:

— Ага…

— Подружки тебя не позвали на вечеринку?

Вспыхнула вся от неожиданной обиды, но удержалась, не показала и виду:

— А я уже вечеряла.

Хихикнул Алексей:

— С кем же? Со свиньями?

Санька пропустила его слова мимо ушей. «Без меня?! Ах вы… Вот зачем неслась помимо воли своей, предчувствие, выходит…»

— Погоди!.. У кого собрались? — вырвалось у нее.

Алексей и не собирался уходить:

— Одна в станице заводила…

— Фатима?

— Ну… А что за компания без тамады! Все равно, если нюхать розу через противогаз.

Засуматошничала Санька: заглянуть к себе домой или тут же бежать к соседке? Уже когда оказалась под ее окнами, махнула рукой на все.

А ей в спину Алексей:

— Да застрянет в твоем горле тот глоток!

Без стука влетела в темные сени и уже здесь услышала приглушенный, неторопливый бабий говорок. Нашла веник, кое-как сбила с валенок снег, ввалилась в хату.

— Здорово вечеряли! Бабы, низко всем кланяюсь!