Тембот Керашев - Дорога к счастью

Мало-помалу Биболэт убедил собрание в том, что план его вполне выполним.

Собрание кончилось очень поздно. Биболэт и Доготлуко пошли провожать Нафисет.

Пока прохлада весеннего вечера не остудила их разгоряченные головы, все трое шли молча. Разговор начал Биболэт.

— Расскажи, Нафисет, как у тебя с учебой? Ты сейчас учишься в Ростове? — спросил он девушку.

— Да, в Ростове.

— На рабфаке?

— Да. Кончила уже.

— И неужели, после такой науки, ты до сих пор не убедилась в том, что пора уже простить меня…

— В чем же ты провинился? Я не знаю никакой вины за тобой… — Голосок Нафисет зазвенел надломленно и грустно.

— Разве я не вижу, что твое отношение ко мне внезапно изменилось. Я это заметил в то памятное утро, когда мы встретились в доме у Куляц. И вот с тех пор я ломаю себе голову и не могу понять, в чем же заключается моя вина, за которую ты осудила меня навеки?

— Я совсем не думаю так о тебе. Но нечто замеченное мною тогда вынуждает меня быть недоверчивой к тебе…

— Ну скажи же, что заметила? Этого только я и хочу. Если это раскроешь, мы оставим в стороне подозрения и найдем настоящего виновника.

— То, что я заметила, больше всего известно тебе самому.

Биболэт вздохнул, досадливо пожал плечами.

— А чем объяснить, что ты, будучи в Краснодаре, не захотела дать весточку о себе?

— Зачем беспокоить людей из-за того, что я сама легко могла устроить. В учебе многие готовы были помочь мне… — возразила Нафисет.

— А почему мое письмо оставила без ответа?

— Ты же сам, кажется, когда-то объяснял мне, что с человеком, серьезно занятым учебой, легко может так случиться и что это можно ему простить. Так вот я и решила, что ты великодушно меня простишь.

— Это ты припомнила мне вполне по заслугам. Я не ответил на твое письмо, но… я это допустил, действительно, без умысла. А ты не так: ты с умыслом, в отместку мне не ответила. И вот оказывается — ты виновна.

— Ты, оказывается, мастер перекладывать вину на других…

— Нет! Я вовсе не собираюсь тебя обвинить, а себя оправдать. Я же с самого начала признал свою вину, первую вину, — в том, что я не ответил тебе. Я только хочу знать вторую, не известную мне вину, за которую ты так жестоко осудила меня.

— В том, что ты не ответил на мое письмо, я не особенно винила тебя… Но после, когда я своими собственными глазами увидела причину, которая побудила тебя не ответить на мое письмо, я не могла не осудить тебя. Но, опять-таки, и в этом я больше обвинила себя, чем тебя…

— Так скажи мне, Нафисет, что это ты собственными глазами увидела?

— Может быть, я и ошиблась… Зачем вспоминать прошлое… — тихо произнесла она. Но в ее голосе не было уже прежнего холодка. Он переливался зыбкой, нервной радостью.

— Эта стало прошлым по твоей вине, а не по моей… — возразил Биболэт, вконец разобиженный.

Здесь вмешался в разговор молчавший до того Доготлуко.

— Слушаю я вас, оба вы виноваты. Оба, как капризные дети. По-моему, ни один из вас не заслужил упреков, которые вы бросаете друг другу. Я не хотел вмешиваться в дело, которое скрывают от меня, но, право, я не знаю, что это за «прошлое»… Боюсь, что вы несправедливы друг к другу.

— Легко и часто обижается, говорят, тот, кто любит, в чем, кажется, никак нельзя заподозрить Нафисет… — все так же угрюмо бросил Биболэт.

— Ну, уж если так, то тебя меньше всего можно заподозрить в этом… — ответила Нафисет.

Доготлуко расхохотался.

— Я им говорю: не капризничайте, а они пуще прежнего продолжают капризничать! Если, действительно, обидчивы бывают влюбленные, то, аллахом клянусь, более влюбленных, чем вы, и на всем свете не сыскать!

— Скажи, Нафисет, как ты смотришь на это заявление? — спросил Биболэт еще недоверчивым, но уже смягченным надеждой голосом.

Нафисет шла некоторое время молча, почти не дыша.

— Я смотрю на это… — начала она и сделала паузу.

— Ну скажи, скажи, — горячо молил ее Биболэт.

— Я смотрю на это так, — повторила Нафисет уже серьезно и твердо: — сколько бы мне ни пришлось пережить, какие бы трудности ни пришлось перенести, а все же лучше, что я не рассчитывая ни на кого, вступила на путь самостоятельной жизни. Это для меня большое счастье. Многие адыгейские мужчины еще не доросли до того, чтобы смотреть на женщину, как на человека. Биболэта я не относила к таким, но то, что я сама своими собственными глазами увидела, заставило меня несколько усомниться…

— Скажи, Нафисет, что же ты видела? Скажи, разберемся… Увидишь, что ты ошиблась.

— Если бы сама не видела, то охотно согласилась бы, что ошиблась…

— Ну, скажи же!

Дошли до ворот Устаноковых и остановились.

— Скажу! — Нафисет остановилась, выпрямилась и вдруг со счастливым смехом произнесла обычную формулу гостеприимства:

— Пожалуйте в наш дом, будьте желанными гостями! — и всерьез прибавила: — На самом деле, зайдите, посидим.

— Нет, спасибо, уже поздно. Но помни, Нафисет, что ты тогда была так же несправедлива ко мне, как и сегодня, — сказал Биболэт, сожалея, что так скоро дошли. — В этом и Доготлуко свидетель, — прибавил он со вздохом. — Но что будешь делать: дать тебе взыскание по комсомольской линии не могу. Смотри же, если ты плохо выполнишь задание по подготовке к Первому Мая, отплачу сразу за все страдания, которые ты мне причинила.

— Есть, подготовиться к празднику Первого Мая! — с внезапно охватившей ее веселостью произнесла Нафисет.

Биболэт подошел ближе к Нафисет и, уже не шутя, понизив голос, сказал:

— А насчет работы среди женщин надо быть очень осторожной. Прежде всего постарайся разузнать настроение женщин и характер провокационных слухов, которые распространяют кулаки среди женщин.

— Хорошо! — сказала Нафисет тоже серьезно.

Утренняя мгла еще держалась в домике Айшет. Биболэт достал свой блокнот и стал просматривать накопившиеся за вчерашний день записи:

«Контроль колхозных амбаров. Проверить использование концентрированного корма конюхами. Семфонд. Подготовиться к собранию бедноты. Распределение обязанностей между членами правления колхоза. Помочь Мхамету. Вода для парников. Семена огородных культур. Вспашка приусадебных огородов. Проведать трех больных колхозников. Лошадь с седлом для агронома. Подготовиться к докладу на 1 Мая. Ссуды под технические культуры и под культуру табака…»

Пробежав все эти записи, Биболэт озабоченно запустил пальцы в курчавые черные волосы. Тотчас же отодвинулась от него и мысль о Нафисет и непонятная радость, заполнявшая его в это утро, и надежды и сомнения стали далекими…

На улице стоит утренняя прохлада и сизый дымок. Глубокий слой пыли на дорогах, прибитый росой, мягко уминается под ногами. С окраины доносится рев скота, выгоняемого на пастбище, аул оглашается ответным мычанием телят. Свежие кучки помета на улицах дымятся, точно подожженные.