Илья Миксон - Святое дело

— Не обвинить, а не допустить до преступления!

— Совершенно справедливо! — тотчас воскликнул Юзовец и со вздохом добавил: — Но кто мог знать? Пять лет прошло…

— Пять лет! — покачал головой Родионов. — А вы по-настоящему разобрались в этом человеке?

— Я всего лишь два года в полку.

— Два? — взял из рук начальника штаба папку с надписью «Для доклада», отыскал аттестацию на старшего лейтенанта Ярцева. — Вот мы сейчас прочтем, как вы его характеризуете.

Быстро пробежал аттестацию, бормоча вполголоса:

— «Развитый, способный… За достижения в спортивных… ценными подарками… Общителен, авторитетом пользуется. Дело свое знает. Дисциплинирован, но были…» Вот! Пожалуйста, недостаток: «Был случай нарушения формы одежды»!

— Так точно, товарищ полковник! — Юзовец приставил каблуки. — Лично вы обратили внимание на шинель и сделали замечание. Шинель у него, как говорится…

— Да помню я! Был такой случай. Но — случай, понимаете! В этом отношении Ярцева в пример можно поставить. Наглажен всегда, выбрит, начищен… Поглядеть приятно. А с шинелью перестарался. И незачем было это в аттестацию вписывать.

— Когда это лейтенант Краснов плохо службу караульную нес? — спросил вдруг подполковник Строкач, перелистывая аттестации.

— Краснов? — Родионов поднял брови. — Что там написано?

— «Дисциплинирован, но был случай недобросовестного несения караульной службы».

— Когда?

Юзовец быстро вытер платком вспотевший лоб и опустил руки по швам.

— В Новый год, товарищ полковник! Тогда еще солдат Рябов пожар погасил.

— Дальше.

— Приходил комендант гарнизона в связи с этим и заодно, как говорится, караульное помещение проверил. Вот. И отметил в постовой ведомости.

— Что отметил?

— «На шнуре ламп висят погибшие мухи». Дословно запомнил, у меня в тетрадочке записано. На проводе две мухи сидели высохшие. Как мы их раньше не видели? А комендант сразу заметил. Да, в военном деле не должно быть мелочей, как справедливо говорит наш генерал.

— Мелочей, но не мелочности! — резко отрубил Родионов и, выйдя из-за стола, вплотную приблизился к Юзовцу. — Вы отдаете себе отчет в том, что пишете? — Он потряс аттестационным листком. Голос его, сдавленный гневом, вздрагивал: — Вы понимаете, что такое аттестация? Ведь каждое слово, каждая буква всю службу, всю жизнь за офицером следуют. Как паспорт! Нет, паспорт обменять можно. А эти… погибшие мухи! До гроба над ним висеть будут!

— Я не писал о мухах, товарищ полковник.

— «Недобросовестное несение караульной службы» — лучше? Это вы знаете о мухах. Другие-то не знают и знать не будут! Товарищ Строкач, возвратить аттестации, все до одной! — полковник отшвырнул листок и запустил пальцы за воротник кителя, будто он душил его крупную загорелую шею. — Старшего лейтенанта Ярцева судить! Общественным обвинителем назначить майора Фролова.

Побродив бесцельно по глухим задворкам гарнизона, передумав обо всем на свете и не найдя никакого спасительного выхода, Ярцев далеко за полночь возвратился домой. Утром, как обычно, он вышел на службу, но весь день был совершенно безучастен к тому, что творилось вокруг.

Он не думал о сыне: трудно было представить его в своем воображении. Не волновало имя жены. Она, конечно, была не виновата в его несчастье. Все это дотошные финансисты! И как смогли докопаться до этого? Столько лет прошло!.. Да, придется, наверное, платить… Интересно, сколько будут удерживать? Не меньше пятидесяти процентов. От алиментов, пожалуй, еще можно спастись, если вторично жениться на Анечке… Наверное, уже поздно, за другим замужем. И кроме того, они не пара. Родители никогда не благословят такой брак. Какая-то доярка… Да, придется надолго отказаться от многого: на половину зарплаты высоко не прыгнешь… Но если бы только деньги!.. Неприятностей не избежать.

В этом не обманулся. Через три дня состоялся офицерский суд чести.

Краснов не мог присутствовать: ниже обвиняемого по званию. Молча наблюдал, как Ярцев собирается на суд. Тщательно побрился, смочил волосы одеколоном, гладко причесался.

Создалось впечатление, будто отправляется на свидание…

Суд чести не пугал Ярцева. Могли вынести общественное порицание, выговор, не больше! «Меньше взвода не дадут, дальше… дальше Пятидворовки не пошлют».

— Что ты глядишь на меня, как на Марию Стюарт? Думаешь, на эшафот поведут?

Хотел успокоить самого себя, но веселость прозвучала фальшиво. Думать было легче, чем произносить мысли вслух.

— Молчишь, — криво усмехнулся. — Ну что же, как говорили мудрые греки, тэрциум гаудэнс — третий радующийся.

Достал из тумбочки бутылку, налил полстакана коньяку.

— Разделишь компанию?

Краснов отвернулся. Ярцев шагнул к нему, поднял стакан.

— Авэ, Цезарь!.. Забыл. Ну, дьявол с ним! По-русски: здравствуй, Цезарь, идущие на смерть тебя приветствуют!

— Не паясничай. Противно!

— Противно… — Ярцев поставил стакан. — Противно…

Несколько минут он сидел неподвижно, опустив голову, затем торопливо выпил. Рука дрогнула, несколько капель упало на китель. Оглядел комнату, будто прощаясь с ней, и медленно прикрыл за собой дверь.

Возвратился он поздно, в третьем часу ночи, пьяный. Не раздеваясь, упал на пол и зарыдал.

— Как они… — слова прорывались сквозь мычание. — Как они смотрели на меня… Какими глазами! Я был под минами, но это… это страшнее… Страшнее!

В холодном лунном свете было видно, как обмякшая, сгорбленная фигура медленно поднялась на колени.

— Страшно… — прошептал, обхватил руками голову и закачался из стороны в сторону. Затем остановился, подполз к кровати и, захлебываясь, жарко заговорил: — Ты знаешь, что сказал общественный обвинитель? «Золото ваших погон почернело от позора!» Золото почернело… Такого не бывает, а? А он сказал: «Почернело».

Ярцев повернул голову, взглянул себе на плечо:

— Почернело!..

Он снова повалился на пол. Плечи его задрожали.

— Полковник сказал, что представит к увольнению… Выгнали, понимаешь, выгнали меня…

Краснов не выдержал. Соскочил с постели, снял шинель, китель, стянул сапоги, уложил Ярцева в постель.

— Павел… Павел… Прости меня… Я подлец… Подлец! Ты прав… Зачем ты за мной ухаживаешь? Золото почернело… Ты прав. Гоните меня! Я вас позорю… Гоните прочь!

Краснов долго не мог уснуть. Разумом он одобрил решение командира полка, но мысль о том, что человека, с которым несколько месяцев прожил в одной комнате, постигла такая участь, мучила. Он не испытывал чувства жалости. Напротив, кара была заслуженной и справедливой. Ярцев теперь не мог командовать людьми, не имел морального права.

С каким презрением сказал ему Долива: