Илья Миксон - Святое дело

— За самокритику хвалю. — Родионов вышел из-за стола. — Но если человек только бьет себя в грудь да кается, а не действует, это уже не самокритика!

— Слезное покаяние, — вставил Лукьянов.

— Помню, мальчишкой был, — повернулся к нему Родионов. — Повела меня мать к попу в грехах исповедоваться. А какие у меня грехи? На реку без спроса ходил, в сад за яблоками лазал. Покаялся. Простил меня святой отец. Пьяница, к слову говоря, был ужасный. И что ж? Назавтра снова на речку, опять в чужой сад! Раза три так каялся…

Он улыбнулся, в лице промелькнуло что-то мальчишеское, задорное.

— Опыта мало? Будет! Знаний недостаточно? Учиться нужно.

— Времени лишнего нет, товарищ полковник.

— Это что еще за «лишнее время»? Лишнее время бывает только у бездельников!

— Виноват, — поправился Стрельцов, — свободного времени нет.

— Трижды виноват! Почему свободные вечера не используете? Знаю! Сутками в батарее сидите. Похвально, что все силы отдаете службе. И результаты налицо. Но вы-то командир батареи, а не старшина. Плохо устав знаете.

— У него в батарее даже такой порядок заведен, что офицеры лично осматривают увольняемых солдат, — хмуро сказал Лукьянов.

— Так, Стрельцов?

— Надежнее, товарищ полковник.

— Немедленно прекратить. Вижу, что и после затеи с наблюдающими офицерами не сделали должных выводов.

Родионов замолчал, пригляделся.

— Послушайте, а что, если бы вы на моем месте были, а? И суток не хватило бы! А я вот со своей Варварой Ильиничной ни одного нового фильма не пропускаю. Кстати, что-то я вас ни разу в кино не видел. Жену, припоминаю, встречал раза два, а вас — ни разу.

— Занят был…

— У него на семь бед — один ответ! Занят. Еще раз увижу в подразделении в свободный вечер — взыскание наложу.

— Слушаюсь.

— Ну что ж, неволить не будем. А только помните, Стрельцов, после лагерей готовьтесь к экзамену на начальника штаба дивизиона. Все.

— Сергей Васильевич! — сказал Лукьянов. — У меня к вам просьба. Помогите сагитировать вашу жену. Я имею в виду наш лекторий для женщин.

Стрельцов замялся.

— Попытаюсь, — сказал неуверенно. — Она у меня, товарищ майор, с характером.

— Это хорошо, что с характером. А вот то, что строителей подвела, скверно. Люди понадеялись, даже в район сообщили, а теперь занятия срываются. Я с парторгом стройки разговаривал.

Дома Стрельцов сказал Нине:

— Видно, придется тебе прочесть несколько лекций. Очень просили.

— Нет.

— Почему?

— Так.

— Не мудри. На меня замполит нажимает.

— Ах, вот что? На тебя «нажимают»!

Нина сбросила передник, швырнула на стул, но промахнулась. Передник упал на пол. Она не подняла его и выбежала из комнаты…

«Вот тебе и договорился! Везде неприятности. И еще этот Ярцев, черт побери!..»

— Тот не солдат, кто не сидел на губе! Между прочим, небо в клеточку удивительно романтично, — отсидев на гауптвахте, сказал Ярцев.

— Да-а, вид у тебя геройский! — насмешливо отозвался Краснов.

— А ты все науки грызешь? — помолчав, с сарказмом заметил Ярцев и стал перебирать книги, разложенные на столе. — Наставления зубришь, уставы на сон грядущий почитываешь?..

Краснов не отозвался. Ярцев расстегнул воротник кителя, шумно вздохнул.

— Надоела мне эта жизнь по уставу! Как будто в стеклянном колпаке сидишь. Все видишь, а дотронуться ни до чего нельзя.

— Тебя никто не заставляет страдать. Подай рапорт, уволят.

— Подумаешь, испугал! — Сощурился, презрительно хмыкнул. — Будь спокоен: Владимир Ярцев нигде не пропадет. Вот не утвердят меня на учебу в Ленинград, плюну на все, уйду на гражданку. И буду жить как бог! Квартира на улице Горького, три комнаты, ванна, все блага цивилизации. Захочу, пойду учиться. Уж если отец чужих оболтусов в институт устраивает, то сына и подавно освободит от экзекуции приемных экзаменов.

Краснов посмотрел удивленно и недоверчиво. Ярцев рассмеялся.

— Святая простота! Для тебя жизнь «в розовом цвете» выглядит, как любит изрекать Юзовец. Послушай, а не выпить ли по случаю моего освобождения из Бастилии? — Он легонько подпрыгнул и, сев на стол, мечтательно заговорил: — Эх, сейчас бы в Москву, в «Арагви»! Фирменный шашлык, коньячок, шампанское в серебряном ведерке, музыка! Обслуживание молниеносное! Отец там свой человек. Знаешь, какой у меня папан? Высокий, стройный — на вид и сорока не дашь! Душа молодая, натура широкая. А как за ним женщины увиваются! Куда нам! Умеет человек жить! А мать у меня наивная, как ты! Только малость жадная. Ну, у отца всегда валюта есть!

— Зачем ты мне эти гадости рассказываешь?

Ярцев спохватился, что наговорил лишнего. Но он действительно восхищался умением отца жить широко, легко, видно, магической способностью приковывать к себе всеобщее внимание в самых различных компаниях, блестящим остроумием и успехом у женщин, молодых и красивых.

Вероятно, это было иронией судьбы, что Максим Спиридонович Ярцев, в двадцать женившийся на двадцатишестилетней дочери престарелого декана, вдовца, в сорок шесть лет пользовался благосклонностью двадцатипятилетних. Тесть умер, не дождавшись внука, не успев по-настоящему поставить на ноги своего долгожданного зятя. С женитьбой кончились студенческие общежития и дешевые обеды в третьеразрядных столовых: жена принесла прекрасную квартиру в центре столицы и значительные сбережения. Но Максим Ярцев, сын шорника из далекой сибирской деревушки, не остановился на полпути. Долгой, трудной дорогой добрался до заветной цели. На дверях, где висела позеленевшая от времени медная табличка, появилась новая, выгравированная на сверкающей золотым огнем пластине: «Доцент, кандидат технических наук М. С. Ярцев». И тогда, перевалив за пятьдесят, Максим Спиридонович решил вознаградить себя и за многие лишения в юности, и за изнурительные бессонные ночи в молодости, и за упорную, многолетнюю борьбу во имя обеспеченности и солидного положения.

Но в институте за Максимом Спиридоновичем сохранилась прежняя репутация самозабвенного работяги и доброго семьянина. И как ни странно, но лишь теперь, уже взрослым молодым человеком, Владимир впервые по-настоящему полюбил отца, стал гордиться и восхищаться им. В детстве он знал об отце: «Папуся занимается, нельзя мешать». В школьные годы ежедневно слышал: «Вовочка, оставь в покое молоток, папочка творит, нельзя мешать», «Володя, закрой патефон, папа готовится к докладу», «Владимир, нельзя ли потише? Неужели ты не понимаешь, что отец устал и твои товарищи мешают ему!».

Восемнадцать лет Володя Ярцев мешал своему отцу. И только в те три месяца, между выпускным вечером в десятилетке и училищем, отец и сын сблизились. Максим Спиридонович подарил сыну серебряный портсигар и распил с ним первую бутылку коньяку: «Желаю тебе удачи! И бери от жизни все, что сможешь! Человеку дано прожить один раз. К сожалению, я это поздно осознал. Учти мою ошибку».