Илья Миксон - Святое дело

Горы обступили М. с трех сторон, до них километров десять. На карте видно, что железная и автомобильная дороги пересекаются неподалеку от тоннеля через горный хребет, ущелье расположено восточнее тоннеля, и лейтенант решил отправиться по железнодорожному полотну до переезда, а там свернуть налево и идти вдоль крутых горных склонов до ущелья. Маршрут, наверное, не самый короткий, но надежный: не заблудишься. Спрашивать у случайных людей дорогу почему-то не хотелось. Лейтенант ни с кем не мог поделиться своей болью, ни на кого не мог переложить своей нелегкой доли единственного свидетеля подвига и смерти стрелковой роты.

Рельсы и шпалы были новыми. Подорванные куски прежних рельсов, причудливо изогнутые тротилом, валялись вблизи насыпи. Попадались и обломки шпал, тем чаще, чем дальше удалялся лейтенант от города. Лейтенант слышал, что немцы, отступая, сцепляли два паровоза и специальным крюком разрывали шпалы пополам, а рельсы калечили взрывчаткой.

Встретилось несколько могил, одиноких и братских. В братских, судя по надписям, покоились безыменные солдаты и офицеры такого-то полка, такой-то дивизии или такой-то армии.

Мала площадь надгробных плит, чтобы вписать имена всех павших солдат. О книге истории и говорить нечего. Там едва умещаются в тесноте лишь фамилии виднейших полководцев. И памятники великим полководцам ставят персональные. Ни в одной стране нет монументов неизвестным полководцам, только — неизвестным солдатам.

Немыслимо, конечно, сложить песни обо всех героях-солдатах, но каждый честный воин, что погиб за правое дело, вправе рассчитывать если не на бессмертие, то, во всяком случае, на обычный могильный знак с именем, с фамилией; на традиционную человеческую дань, последнюю дань неживому от живых.

Лейтенант впервые думал обо всем этом. Может быть, потому, что все вокруг носило следы тяжелых боев. Может быть, потому, что приближался к ущелью, где навеки осталась его рота, тридцать два бойца, и ни одного из них лейтенант не опустил в могилу, не бросил на нее ком земли. Все они так и остались на боевом посту.

…Шоссейная дорога вынырнула из-за холма неожиданно, она шла наперерез насыпи. Лейтенант ускорил шаги и вскоре дошел до переезда. От железнодорожной будки, что была обозначена на карте, остался темный квадрат фундамента; по обеим сторонам полотна торчали рельсовые стойки шлагбаума, а самого шлагбаума не было. Поезда ходили редко, людей не хватало, и переезд восстанавливать не торопились. Шоссейка пересекала полотно, круто сворачивала и дальше, сколько видел глаз, стелилась рядом с убегающими рельсами.

Отсюда лейтенант мог идти по карте, но теперь в ней не было нужды: проселок вел прямо к ущелью.

Пошли артиллерийские окопы; блиндажи, большей частью обрушенные; бесчисленные воронки размером от котелка до котлована; обгоревшие рамы автомашин; искореженные орудия, смятые каски; гофрированные футляры от снарядов; гильзы, россыпью и грудами; миниатюрные автоматные рюмочки и высокие орудийные стаканы. Казалось, бой только вчера кончился. Но трупы уже убрали, видимо схоронили из сострадания и санитарной безопасности.

В самом ущелье следы битвы видоизменились: обрывки шинелей, смятые котелки, ребристые коробки противогазов, длинные рукоятки от гранат, пуговицы, погоны; окопы обмельчали, траншеи сменились каменными брустверами; сооружения из камней и металлических обломков уже нельзя было назвать землянками — они напоминали заброшенное пристанище. Повсюду виднелось перепревшее, залежалое сено, служившее подстилкой.

Дорога, что шла по дну ущелья, носила следы танков — полированные полосы, изглоданные камни, одинокие гусеничные траки. Подбитые и сгоревшие немецкие танки, очевидно, уволокли на переплавку.

Лейтенант шел задыхаясь, чуть не падая. Он хотел бежать — и не мог.

Завал на дороге был разобран, и лейтенант узнал свою позицию по огромному каменному выступу в форме головы и обломку скалы в виде конуса. Пот заливал лицо, глаза; грудь часто и натужно поднималась и опускалась. Лейтенант свалился наземь, долго и трудно дышал, как рыба на дне лодки. Постепенно дыхание вошло в норму, сердце колотилось не так беспорядочно и гулко, растаяла пелена на глазах.

Высоко над зубчатым разрезом ущелья плыли барашки облаков, где-то жужжал сердито шмель, порхали птицы, шумел поблизости ручей.

Лейтенант приподнялся на руках, затем сел. Первое, что он увидел, — большой плоский холм, сложенный из камней, и деревянный обелиск с жестяной звездой. К обелиску была прибита фанерка с надписью.

Сбросив вещмешок, лейтенант подгибающимися ногами двинулся к могиле. Он еще издали стал читать надпись на фанере:

В роте насчитывалось тридцать два, тридцать три человека вместе с лейтенантом. Тридцать лежало под каменным холмом, тридцать третий стоял рядом, тридцать второй, Речкин, ушел с донесением. Кто же и где он, тридцать первый?

Лейтенант опять взглянул на фанерку с надписью. Фанерка покоробилась от дождей и туманов и уже начала расслаиваться. Да и обелиск, сколоченный из досок, потемнел, краска на нем потрескалась и шелушилась. Пройдет год-два, и от обелиска останется горка трухи и щепок, а фанерка и до весны не продержится. После войны, наверное, восстановят все братские могилы, оденут их в мрамор и гранит, увековечат в бронзе. Но когда еще кончится война? И как узнают, кто лежит под этим плоским каменным холмом? Война такая, что неизвестно, доведется ли ему, пока последнему из живых роты лейтенанта Миронова, еще раз вернуться сюда. Последнему, ибо нельзя поручиться, что Речкин добрался тогда до своих, а тот, еще один неизвестный, живой, может быть, и не живой давно.

«Надо немедленно что-то делать! Бежать в город, поднять людей. Сделать все, что можно и что вообще можно сделать для погибших!»

В М. добрался к полудню, посчастливилось — подобрала попутная машина. Рассчитываясь с шофером, лейтенант вдруг нашел простое решение: заказать памятник за свой счет.

Лейтенант медленно шел по узкой улице, приглядываясь, подыскивая подходящего человека, кто сможет посоветовать, рассказать как и что.

Старик в замасленной спецовке приглянулся ему больше других. Он не сразу ответил, долго исподлобья разглядывал незнакомого лейтенанта. Видно, из раненых, лицо бледное, заморенное, широкие брови высоко и горько сдвинуты шрамом. Шинель с лейтенантскими погонами, командирские ремни, обшарпанная сумка. Опустил на дорогу солдатскую торбу с харчами: консервы в железных банках выпирают. Свой, видать по всему. А все ж…