Илья Миксон - Святое дело

— А долдонишь, что умрешь.

— Точненько, — спокойно подтвердил Богаткин.

— Зачем тогда письмо?

— Письмо. То жене, детям. Для них жизнь замечательная будет. После войны, конечно. Это точненько. И что «уничтожим мы скоро всех гадов» — тоже.

— Как же «мы», когда тебя убьют? — зацепился Тихонов.

— Меня убьют, так вы останетесь, другие. Между прочим, — обратился к Виктору, — командир же сказал: Виктор — победитель.

— Бессмертный, — уточнил Тихонов. Шутя ли, всерьез — определить было трудно.

— Никита — тоже победитель, — заметил Виктор.

— Ну да! — Тихонов обрадовался несказанно: ведь его звали Никитой.

— И Георгий перевод имеет? — осторожно спросил Богаткин.

Виктор постарался вспомнить:

— Георгий — земледелец.

— Земледелец? — недоверчиво переспросил Богаткин, но сразу поверил. — Точненько. Тракторист и есть земледелец. Скажи пожалуйста! Земледелец… — Он помолчал и заговорил на излюбленную тему: — Выходит, в землю мне и возвращаться.

— И чего ты все каркаешь? — в сердцах упрекнул Тихонов.

— Я не каркаю, товарищ Никита-победитель. Я официальное заявление делаю: третью машину получите без меня. Предупреждаю.

Виктор в душе осуждал Богаткина, но в разговор вмешиваться не осмелился. Что он знал о войне? Его первая атака, первая радиосвязь в бою, первая очередь из танкового пулемета по настоящей цели — все это было еще впереди.

Дорога на вокзал в трамвае с синими лампочками, дорога на Урал с первым назначением, дорога на фронт в сборном эшелоне были дорогами на войну. Самой дороге войны еще только предстояло начаться. Но вступал на нее Виктор не в одиночку — в братском экипаже. Потом, на войне, не раз убеждался, что взаимоотношения танкистов и не могут быть иными: все четверо, от механика-водителя до командира, ели из одного котла, прикрывались одной броней, сражались одним и тем же оружием. Экипаж жил одной жизнью и в любом бою мог умереть одной смертью. Братство было кровным.

Но при всем этом старший лейтенант Ивлев всегда оставался командиром.

Перед самой контратакой, когда в последний раз проверяли внутреннюю связь, Виктор услышал искаженный ларингофоном голос:

— Помни: Викто́р — значит победитель.

Но контратака не принесла победы ни стрелковому полку, ни танкам роты поддержки.

Танки шли ромбом. Тридцатьчетверка старшего лейтенанта Ивлева, лавируя под огнем, неслась впереди, в острие ромба. Комья земли взлетали за кормой выше башни.

Немцам удалось отсечь пехоту, но могучую тридцатьчетверку невозможно было уже ни остановить, ни удержать.

В узенькой щелке, прикрытой толстым плексигласом, мелькнули искаженные ужасом лица; широкие гусеницы подмяли под себя пулемет с треногой и устремились дальше.

— Слева пушка! — крикнул командир.

Богаткин, откинувшись всем телом, обеими руками потянул на себя левый рычаг, но не успел подставить надежную лобовую броню навстречу немецкой самоходной пушке, затаившейся в почерневшей рощице.

Подкалиберный снаряд ударил в борт, танк вздрогнул всем корпусом. Мягкий алюминиевый наконечник расплющился, а тонкий вольфрамовый сердечник пронзил броню. Вырвавшись из стальных тисков, сердечник раздробился на мелкие осколки.

Танк медленно кружился на месте. Богаткин не выпускал из рук рычаг левого фрикциона. Голова свесилась на плечо и безжизненно подрагивала.

Виктор очумело смотрел на Богаткина. В ушах гудело.

«Вперед», — не услышал, а почувствовал Виктор. Он отвалил с сиденья бесчувственное тело Богаткина и ухватился за рычаги. Машина пошла прямо.

Второй снаряд фонтаном вздыбил землю перед самым носом. Виктор успел сообразить, что стреляют с фланга, и, развернув машину, бросил ее на почерневшую рощу.

Тридцатьчетверка мчалась прямо на зарывшуюся в землю фашистскую самоходную пушку. Из длинного ствола еще раз вырвался огонь. Выстрел слился с лязгом и грохотом тарана. Тридцатьчетверка врезалась в желтый крест, прижала вниз длинный ствол и замерла, как памятник на постаменте.

Когда Виктор очнулся, стояла звонкая тишина. Потом ему померещился топот сапог над головой, затем послышались непонятные отрывистые голоса.

Виктор с великим трудом приоткрыл один глаз, второй распух и не повиновался. Резанул яркий свет из смотровой щели, но он тут же померк: чужое лицо вплотную придвинулось к плексигласу.

Виктор инстинктивно зажмурился и не шевелился. Сердце стучало с такой силой, что Виктору почудилось: сердце бьется о стальной корпус, бухает, гремит.

— Ну, что там? — неторопливо спросил чей-то голос по-немецки.

— Смерть! — прокричал в ответ тот, кто заглядывал, и распрямился; Виктор, опять приоткрыв глаз, увидел грязно-зеленое пятно мундира со светлой бляхой ремня в центре.

«Плен», — он похолодел от ужасной мысли. Первое, что тотчас мелькнуло: «Застрелиться!»

Светлая бляха скользнула вниз, и Виктор мгновенно закрыл глаза. Наверное, опять заглядывали в машину.

«Застрелиться. Застрелиться. Застрелиться. Живым не сдамся!» Он лежал на правом боку, тело прижимало кобуру. А приподняться боялся, чтобы не выдать себя.

Подъехала легковая машина: двигатель работал почти бесшумно. Сильный резкий голос что-то отрапортовал.

Все стихло. Дальнейший разговор нельзя было разобрать. Спустя минут пять машина уехала, и говор за броней усилился. Немцы, очевидно, уверились, что весь экипаж погиб. Они галдели бесцеремонно еще и потому, что фронт, конечно же, покатился дальше на восток…

Виктор остался в немецком плену. Живой, с мертвыми товарищами. Неожиданно он ощутил, как что-то шевельнулось; лишь сейчас понял — привалился к телу Богаткина. Что, если тот начнет подниматься? Виктор оцепенел, даже мысль остановилась.

Послышался нарастающий гул танкового мотора. Можно было догадаться по звукам, что танк зашел сзади. Некоторое время он стоял, фыркая и ворча, потом взревел; тридцатьчетверка качнулась и поползла за немецкой машиной.

Мотор сбросил обороты и замурлыкал. Тридцатьчетверку опять облепили солдаты, гремели, пробовали открыть люки, пока начальственный голос не скомандовал что-то. Виктор разобрал два слова: «довольно» и «быстро».

Мотор снова перешел на угрожающий рев, танк обошел тридцатьчетверку и стал пятиться.

На передние крюки упали толстые кольца буксирного троса. Тридцатьчетверка дернулась и покорно потянулась за тягачом.

Богаткин больше ни разу не шевельнулся. Наверное, почудилось тогда.

Оцепенение прошло. Вернулось и принялось долбить мозг слово «застрелиться». Теперь можно было подняться, расстегнуть кобуру, достать наган. Но Виктор медлил, хотя никакого чуда произойти уже не могло.

Старший лейтенант сполз под пушку. Тихонов навалился на орудийное ограждение, большие, сильные руки болтались, как ватные.