Илья Миксон - Святое дело

Было жалко друзей, и мать с отцом жаль, и себя. Ни пожить, ни повоевать по-настоящему не успел, пропал ни за что.

Горло сдавило, и уцелевший глаз наполнился слезами. Виктор заплакал горько, безысходно, как покинутый всеми ребенок. Он плакал еще и оттого, что не в силах приставить к виску ствол револьвера. И даже от мысли, что немцам, в сущности, безразлично, жив он там, в своей бронированной могиле, или нет. Они всех считали мертвецами, кроме тридцатьчетверки, которая, на худой конец, сгодится на металлолом.

Виктор представил себе, как, открыв автогеном доступ в рубку, немцы вытащат его и, словно падаль, отволокут за ноги прочь с дороги, будто и не был никогда человеком и ничего достойнее не заслужил. А по той же дороге пройдут в Россию новые фашистские танки. Белые бумажные кресты перечеркнут окна еще в одном городе, и в другом, и еще, до самого края света. И Виктор оплакивал себя и весь мир.

Тридцатьчетверку между тем увозили все дальше, увозили в ней Виктора, тащили, как безропотную овцу на убой, накинув на шею стальную веревку буксира. Сравнение с овцой показалось особенно оскорбительным. Он вдруг обозлился, и эта злость затмила обиду, горечь, страх. Страх, в котором он не признавался себе, но который существовал, был на самом деле, был и держал когтями крепче буксирного троса.

Виктор еще не знал, как будет действовать, что сделает, но уже лихорадочно придумывал самую высокую плату за свою жизнь.

Выбраться через башенный люк и забросать немецкий танк гранатами, стрелять из револьвера, душить руками, кусаться, биться до конца!..

Кого душить и кусать? Конвой наверняка в немецком танке. А при всей мощи оборонительной гранаты она ничто против брони.

Тут он вспомнил о нижнем люке. Протиснуться через него не легко, но возможно. Главное — абсолютно скрытно. На ровном участке дороги, если умеючи прильнуть к земле, и днищем не заденет, и никто не заметит в клубах пыли.

Виктор потянулся к люку. На крышке лежала нога в хромовом сапоге, у края, чуть-чуть только сдвинуть. Он уже прикоснулся к ней, но быстро отдернул руку, будто нога старшего лейтенанта Ивлева была заряжена электричеством, как конденсатор; ток ударил Виктора, встряхнул его. Он огляделся и увидел все другими глазами, и себя самого увидел со стороны. Он трусил! Дрожал за собственную шкуру! Думал только о собственном спасении, даже когда хотел стреляться и когда в ярости придумывал, как бы взять с немцев выкуп подороже.

Он сразу вспомнил часового в военкомате: «Цыпленок». Цыпленок! Жалкий, растерянный, перепуганный цыпленок!

И когда наконец сознался в собственной трусости, схлынула ярость, отступил страх, а на смену пришло то единственное, что могло сделать все, что еще возможно было сделать в сложившихся обстоятельствах. Это единственное называлось хладнокровием. Хладнокровием воина, ибо лишь с этой минуты Ширшов стал солдатом.

Он услышал странные звуки, схожие с мычанием глухонемого, бросился к Богаткину и увидел натужно искривленный рот. Глаза встретились с мутным, измученным взглядом. Виктор схватил флягу с водой и приставил ко рту, но голова контуженого тряслась, а когда все же удалось влить несколько глотков, Богаткина стошнило. Но все-таки ему стало чуточку легче. Виктор помог забраться на сиденье: так не мутило.

Старший лейтенант Ивлев еще дышал, под комбинезоном редко-редко подрагивало сердце; он был ранен в голову и левое плечо. Виктор, как сумел, перевязал старшего лейтенанта и поднялся к Тихонову.

Никита Тихонов был мертв. Виктор с трудом снял его с ограждения и спустил вниз, затем снова попытался привести в чувство командира, но безуспешно.

Дорога пошла по лесу, и в машине стало еще темнее.

Виктор стал обдумывать, как действовать дальше. Мысль снова возвратилась к самоубийству. Но тогда следовало застрелиться и Богаткину. И кончить старшего лейтенанта Ивлева, чего Виктор уже никак не мог сделать. Не мог и бежать, бросить товарищей.

Стало немного светлее, лес редел. Скоро не останется никакой надежды.

Богаткин приходил в себя. Вряд ли он понял ситуацию, но обратил внимание, что не светятся контрольные приборы, и нажал на кнопку включателя массы.

«Двигатель! — озарило Виктора. — Завести двигатель и рвануть назад. Вперед! Назад! Любым способом освободиться от буксирного троса и — пошел, пока хватит горючего и снарядов!»

Лишь сейчас он вспомнил о пушке. Но прежде попытался включить зажигание и запустить двигатель. Сделать это не удалось: что-то оборвалось, замкнуло, испортилось.

Клин затвора был опущен. Виктор заглянул в ствол и увидел прямо перед собой черную башню в пыльном багровом мареве. День кончался.

Снизу потянули за комбинезон. Богаткин жестом показал, что надо открыть нижний люк. Очевидно, начал соображать по-настоящему и разобрался в обстановке.

Они открыли люк; в машину ворвалось облако пыли. Виктор подтянул к отверстию старшего лейтенанта и, предупредив Богаткина, возвратился к пушке. Резким движением вогнал патрон; затвор со звоном выскочил вверх и запер ствол. Не глядя в прицел, нажал локтем рычаг спуска. Раздался выстрел. Снаряд врезался в башню немецкого танка, и она скатилась, как каска с головы убитого. Ударная волна встряхнула машину, тридцатьчетверка остановилась.

Виктор успел подумать, что конвой наверняка выбыл из строя. Те, кто сидели в танке, и те, кто могли быть снаружи, уже не опасны.

Оставив нижний люк, стал откидывать передний. Он поднял тяжелую плиту, вылез и закрепил ее.

Старшего лейтенанта Ивлева, недавно, всего несколько часов назад, такого сильного и ловкого, а теперь совсем беспомощного, удалось протащить сквозь квадратное окно люка с величайшим трудом.

Виктор помог выбраться Богаткину, а сам обратно проскользнул в рубку, забрал у Тихонова бумажник с документами, неловко ткнулся губами в холодеющую щеку и, закрыв надежно передний люк, протиснулся через дыру под днище.

Немецкий танк дымил, из развороченной кормы вырывались желтые языки огня.

Вокруг никого не было — только лес и срезанные березовые ветки на дороге.

Взвалив старшего лейтенанта на плечо, Виктор бегом ринулся в чащу. Богаткин едва поспевал за ним.

Позади раздался приглушенный взрыв и следом за ним еще, несколько погромче. В танке рвались боеприпасы.

Старший лейтенант изредка постанывал, но по-прежнему был в беспамятстве. Главное, что он жил.

Они понесли его вместе, но контуженый Богаткин скоро сдал. Виктор опять взвалил командира на плечи и продирался в лесную глушь, пока вконец не выбился из сил.

В беззвездном небе отсвечивали заревом тучи. Ни взрывов, ни выстрелов не было слышно. Танкисты продолжали идти, время от времени останавливаясь перевести дыхание. Остановки делались все чаще и продолжительнее.