Юрий Сальников - Нет примирения!

И Сергей подошел:

— Что случилось?

— Вы идите работайте! — сказал Илья Фомич. — Не ваше дело тут.

— Почему же не наше? — возразил Александр. — Ты что, Салимжан, волнуешься?

— А зачем он Гришке половину дает? Где здесь половина работы, где? — начал тыкать Салимжан длинными ручищами в разложенные перед Григорием коробки.

— Да, — подтвердил Александр. — До половины далековато. Вы вот что, Илья Фомич… Сколько он сработал, за столько ему и заплатите.

— Но здесь, дорогуша, пока что командую я…

— В таком случае… — Александр вынул записную книжку и взял у Максима авторучку. — А ну, что сделано? Шесть коробок автоматики. Подготовка корпусов. Торцовые фланцы на двух…

Он стал записывать.

— На одном валик, — подсказал Салимжан.

— Так. Валик. Ну вот! — Александр спрятал записную книжку и возвратил Максиму ручку.— Теперь попробуйте лишнее выписать. А он пусть попробует получить.

Мастер промолчал, лишь обвисшие усы у него зашевелились.

А Григорий злобно процедил:

— Законники!

Александр возразил:

— Это ты законник-то! «По труду». Вот и бери по труду, а нечего хапать!

Свиридин швырнул на верстак тряпку, пошел, и о споткнулся и выругался.

Максим поддел:

— Земля и то не держит!

Мастер, наконец, обрел дар речи:

— А ну, идите, идите!

Посмеиваясь, ребята разбрелись. А Свиридин, проходя на участок монтажа, остановился около Александра:

— Это как же, бригадир, понимать? В газете пишете. Теперь здесь, — кивнул он на оставленные заготовки. — Вроде на пятки наступаете…

— Правильно понято. Наступаем!

— А ты бы не торопился, бригадир…

— А что?

— Да ведь ненароком еще и родственничками будем…

— Жди от сосны лимонов!

— Не веришь? Ну, ну… Дело твое. Только опять же, чего добиваетесь? Мир велик…

— А мы тебя везде разыщем!

Григорий присвистнул:

— Ого-го! Выходит, всерьез войну объявили?

Александр ответил твердо:

— Вот именно! Всерьез!

«А как же с Дашей?»

Этот вопрос продолжал мучить Павлика.

Ему казалось, что все забыли о ней, увлеклись другими делами, а такую серьезную задачу отложили и никак не решали.

Как ее можно решить, он не знал и сам! Ведь после того разговора, когда общими усилиями пытались убедить Дашу, она перестала даже здороваться.

Павлик каждый вечер ждал ее возвращения, но ни разу не удалось поговорить — она пробегала от калитки, не останавливаясь, не отвечая на его приветствия…

И дома уклонялась от всяких объяснений с братом и Надей.

Однажды Павлик услышал… Он не успел еще уйти с веранды, когда она вот так же явилась с прогулки поздно ночью, и через открытое окно до него долетели от Бобровых голоса.

— Неужели ты считаешь… — начал брат.

Она перебила его:

— А я могу перед тобой и не отчитываться!

— Хочешь, чтобы написал маме?

— Пиши! Можешь даже напечатать в газете! Опыт у вас есть. Спокойной ночи!

Александр что-то еще сказал, но Даша больше не отзывалась: должно быть, и впрямь легла.

Павлик спустился с веранды и опять долго бродил по улице, как делал в последнее время часто — не сиделось дома и не хотелось никого видеть.

Он ходил и думал о Даше, о том, почему она стала такая нервная, злая, совсем не похожая на себя, на ту, какую он знал в прежние ее приезды и даже совсем еще недавно — в первый вечер, когда она неожиданно появилась в клубе — веселая, легкая и свежая, «как сирень в сиреневое одета».

Павлик где-то вычитал или просто слышал такое выражение и теперь вспомнил его и повторял несчетное количество раз, потому что слова эти вызывали перед глазами радостный светлый облик прежней доброй Даши в сиреневом платье… «В сиреневое одета, в сиреневое одета…»

Он не мог объяснить ее поведения, но невольно старался во всем оправдать. И с Гришкой она проводит время только наперекор брату — своевольная и гордая! — нарочно делает по-своему, недаром когда-то сказала, что сама может трахнуть кулаком но столу! Но, делая так, она, конечно, чувствует себя очень неловко и поэтому нервничает, стыдится, избегает встреч и с ним, с Павликом, но он должен ей помочь, обязательно должен!

И где бы он ни был: на заводе, в цехе, в столовой, на занятиях в техникуме, в кино с ребятами — повсюду думал только о том, как начнется у них большой разговор, как он спросит, а она ответит, и какими словами он станет доказывать ей, что еще не поздно исправить ошибку.

Он почему-то был совершенно уверен, что все кончится хорошо, и даже слова Свиридина, сказанные при всех Александру: «Может быть, родственничками будем!» — не смутили и не расстроили Павлика в первый момент: мало ли что взбредет на ум Гришке, лишь бы побахвалиться…

Но немного погодя зашевелилась колючая мысль: «А если это правда?»

И Павлик потерял покой: оглядывался на Свиридина, не слышал, о чем говорили ребята, с нетерпением ждал конца смены, собираясь сразу бежать домой. А когда прозвучал сигнал-отбой, вдруг смалодушничал, испугавшись, что Даша и вправду скажет ему что-нибудь страшное, и не пошел домой, а заторопился вместе с Максимом Академиком на занятия: институт Максима и техникум Павлика помещались в одном здании.

Максим всю дорогу, едва вышли из проходной, рассказывал о Вьетнаме. Центральные газеты печатали сообщения о приезде в нашу страну высокого вьетнамского гостя. А в сборочном цехе далекого сибирского станкостроительного завода как раз в эти же дни была подготовлена для отправки в жаркий Вьетнам новая партия токарных станков-автоматов. И в сборке их принимали участие и Александр с Сергеем, и Максим, и Павлик…

Павлик еще успел уловить в рассказе Максима эту связь между приездом в Москву вьетнамского гостя и их собственным сегодняшним делом, но больше, по правде сказать, ничего не слышал, думая о своем, и только изредка просачивались в его сознание отдельные слова:

— Ханой… Страна юга…

Только прямой вопрос Академика вернул Павлика к действительности.

— Здорово ведь, верно?

— Что здорово?

— Так ты, значит, не слушал? Такая богатая история у этой страны…

— Стой, Академик! — вдруг схватил Павлик Максима за плечо, останавливаясь и устремив взгляд вперед.

— Что там? — спросил Максим и тоже замер…

— Клюквенный? Лимонный?

Шипит, брызжет бьющая в стакан струя воды. Но уже не грубая, пухлая, а нежная девичья рука отставляет стакан… Продает газировку Даша…

Сбоку от нее улыбается довольная Авдотья Мироновна…

— Даша!

Павлик подбежал, вырвал из ее рук стакан, обернулся к тетке:

— Ваша затея?

И снова к Даше:

— А ну!

Прежде чем отозвалась она, схватил ее за руку и потянул прочь.

Поражены стоящие в очереди. Но быстро ввела события в привычное русло не потерявшая самообладания Авдотья Мироновна. Гнусаво-равнодушно зазвучал ее голос: