Владимир Кудинов - Сполохи

Мы говорим мало, да и то о вещах необязательных, но между нами ничего недоговоренного не остается…

Я стал осторожно спускаться вниз, под ногами текла щебенка и сухо шелестела трава, а сбоку, по отвесной стене Алчака, еще поднимались потоки зримого воздуха, в которых висели на подрагивающих крыльях птицы.

Для того чтобы понять море, надо провести некоторое время в скалах, и в шторм и в мертвый штиль, потому что именно здесь наиболее разнообразна и щедра подводная жизнь.

Маленькие бухты, образованные обломками скал, заполнены прозрачной водой всех небесных тонов и оттенков, в которой обитает подвижная молодь — ставридки, султанки, морские собачки, мелкие крабы, креветки, раки-отшельники и множество других славных тварей. Здесь извечная свежесть, здесь первородная жизнь, избыток которой миллионы лет назад выплеснулся и овладел сушей; здесь находишь желанное одиночество, без которого невозможно осмыслить даже математическую аксиому.

Еще, я думаю, надо пожить в портовых городах. Мне на этот счет уже повезло, одно лето я провел в Севастополе. Великолепные севастопольские бухты всегда забиты сотнями кораблей, десятки пароходных дымов одушевляют рейд. А в Ялту при мне заходили такие гиганты, как «Россия» и «Шота Руставели», и пополняла запасы пресной воды парусная «Эспаньола» с одноногим боцманом на борту и золотыми дукатами в трюме.

Еще я видел, как тяжело работал в осеннюю стужу Клайпедский порт.

Краски моря, звуки и запахи, портовая внешняя бестолочь, моряки, пассажиры и пароходы, разбитые прибоем бочки и ящики, торговцы рапанами, вяленой рыбой и крабами, гудки обшарпанных буксиров, соленые губы и плавучие маяки — все это несет с собою ощущение удивительно цельной жизни, созданной морем.

А солнце между тем опускается за яйлою в прорву, и быстро темнеет, как это бывает только в южных широтах. В можжевеловых кустах начинает вспыхивать нежно-зеленым светом главный судакский маяк, и большая луна, что еще засветло поднялась над горизонтом, багровеет, наливается жизнью, и на воде колышется серебристая полоса.

И эта полоса становится все четче, и все быстрее надвигается ночь.

Внизу струится осенний Дон, он суживается под тобою в каменном горле девонских известняков, и вокруг, насколько хватает глаз, распаханные поля.

Пятидесятиметровый утес доминирует над местностью. И оттого здесь, еще во времена татарщины, был сторожевой пост: через Галичью гору на Елец и Ливны, которые карабкаются по крутым и высоким террасам реки Быстрая Сосна, и дальше, на вознесенный над лесами и водами Курск, и проходила оборонительная линия первых европейских университетов. Дозорный, заметив тучи пыли на татаро-монгольском горизонте, поджигал горящей стрелою бочку со смолой, втянутую на высокие столбы. И огонь, зажженный, положим, в Ельце, был виден за десятки километров, то есть тут, на Галичьей горе и в Ливнах, где тотчас поджигались такие же бочки. В считанные минуты вся многоверстовая русская оборонительная линия делалась напряженной, как тетива. Не потому ли отсюда и до Куликова поля недалеко, всего лишь сотня километров?..

Полагают, что на Галичьей горе был в свое время мятежный штаб Фрола Разина.

И эта земля дала нам Писарева, Плеханова, Бунина, Пришвина. На этой земле умер Лев Толстой.

С кручи видать, как по скоростной трассе, связывающей петровский Липецк с Ельцом и Ливнами, несутся машины. А в противоположной стороне тишина, лишь изредка по сырому серому воздуху со станции Патриаршья приплывает паровозный гудок. Название сохранилось с давних времен — окрестные села были пожалованы патриарху Филарету. И именно из вагонного окна впервые обратил внимание на Галичью гору выдающийся ботаник Литвинов.

В самом деле — нависающий над рекою утес, усеянное камнями верхнее плато и прилегающая степь, чудом сохранившиеся перелески, словом, малопригодные или вовсе негодные для землепользования участки не есть ли всегдашняя мечта исследователя дикой природы?!

Надежды не обманули Литвинова. Как оказалось, на бесценных полутора гектарах Галичьей горы произрастает почти половина всех представителей среднерусской флоры, до шестидесяти видов на квадратном метре!.. И все же самое главное не в этом.

Литвинов приехал сюда вместе с другим известным ботаником Цингером, и вот в течение одного только июньского дня 1882 года в расселинах скал, труднодоступных гротах, на плато и в степи было обнаружено семнадцать видов реликтовых растений, возраст некоторых из них до тридцати миллионов лет!..

Как они оказались здесь в этой крошечной провинции Среднерусской возвышенности, ведь нигде в центральной полосе страны они не встречаются?.. Семена занесены птицами?.. Татарами или монголами с южных поднебесных гор?.. Или реликтовые травы и кустарники чудом перенесли оледенение четвертичной эпохи? Может, ледник на исходе своих сил не смог забраться на Галичью гору, размазать ее по поверхности земли, как это он любил всюду делать, и посреди бушующей хладной пустыни остался дерзкий зеленый островок? Но нет, ледник как будто переполз через гору… Конечно, их можно морить холодом и жарою, избытком влаги и полным отсутствием ее, топтать конницей чингисханов — все равно выкарабкаются, бросят семя в почву — жизнестойкость организмов поразительна, но все же…

Как очутился здесь древний алтайский колокольчик, если его родина — Сибирь?

Или костенец степной, родина которого — Арктика?

Кузьмичова трава, у которой две родины — Средняя Азия и Средиземноморье?

Клевер Литвинова, предполагаемая родина которого — Канада?..

Коренных реликтов и удивительных пришельцев оказалось на Галичьей горе более двух десятков, и всяк насмешливо подкидывал свои головоломки.

Заповедник «Галичья гора» невелик, меньших по размеру, кажется, видеть мне не приходилось. Собственная история его трудна — ведь известно, что у семи нянек дитя без глаза: он и в прежние времена был заповедником, но объявлялся вдруг заказником, передавался лесному и охотничьему хозяйствам, университетским кафедрам, колхозу и т. п. К счастью, все наконец-то обошлось, заповедник становится ныне на ноги, а это главное.

Дома у меня под стеклом хранятся шишки и семена ганнибаловских елей из Михайловского, реликтовой сосны Станкевича из Крыма, стланника с Колымы, валерьяна с полей специализированного совхоза «Можейково» и травы из Стрелецкой степи, цветок брендуша с заповедной Говерлы, крупнейшей вершины украинских Карпат. Аналогичным образом здесь представлены все белорусские пущи. Теперь я положил под стекло стебель пырея мочковатого, реликта с Галичьей горы.