Виктор Пшеничников - Стоим на страже

Ровно гудели турбины, самолет летел в район выброски. Кое-кто уже спал.

Старший лейтенант Хмель играл в шахматы с Товкачом и, судя по лукавой улыбке, имел преимущество.

Потом из кабины появился один из пилотов и что-то сказал на ухо комбату. «Приближаемся к району выброски», — подумал Гурьев. Так оно и было.

Лейтенант Бруев встал и пошел между рядами сидений, пристегивая карабины вытяжных фалов к стальному тросу. Чтобы скоротать время, Гурьев стал вспоминать показанный вчера в летнем клубе фильм «Звезда пленительного счастья». Вспомнились строчки песни: «Кавалергарда век недолог… Не обещайте деве юной любови вечной на земле…»

«Черт побери, я ведь совсем забыл, что получил письмо от Томки». Во время фильма как раз, когда Анненков давал пинка своему лакею, Туз протянул ему берет, полный персиков, и письмо. Гурьев только взглянул на конверт и сунул его в карман. А прочесть так и не успел. Ночью их подняли по сигналу «сбор». И сейчас, вспомнив о письме, он потянулся к карману, туго стянутому грудными лямками, а тут… завизжала сирена. Замигал желтый глаз над десантным люком, створы которого уже медленно вбирались внутрь.

— Приготовиться!

По этой команде надо встать, опустить пониже ножные обхваты, правой рукой взяться за кольцо, а левой обхватить запаску. Все привычно. Выпускающий открывает дверцу при выходе в люк. Вспыхивает зеленая лампа.

Гурьев стоял, широко расставив ноги. Считанные секунды — и вокруг будет черное ночное небо. И завертит тебя, сердечного, так, что понять, где небо, где земля, где голова и где ноги — будет невозможно. Один на один с темнотой, лишь гулко стучащая кровь в висках и отсчет времени, словно внутренний метроном. «Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три…»

— Сто-о-ой! — услышал он сквозь рев турбин голос Туза. Он и Бруев оглянулись одновременно. Корнышев мешком сидел на полу. На сером лице мелким бисером блестел пот страха. Рядом с ним валялось преждевременно вырванное кольцо. Туз отстегивал его карабин, выпускающий закрывал дверцу…

— Стой, рота!

Старший лейтенант Хмель снял берет и рукавом комбинезона отер мокрый лоб. Лицо его было покрыто белой глиняной пудрой, и потому особенно отчетливо выделялись на щеках и подбородке соленые ручейки. С близлежащей сопки, наперерез роте, то исчезая, то появляясь в облаках пыли, мчалась машина комбата.

— Сейчас десерт подадут, — уныло протянул Туз.

Комбат молодцевато выпрыгнул из машины.

— Первая рота, сми-ирно! Товарищ гвардии капитан, первая рота, выполняя возложенную на нее боевую задачу, выдвигается…

— Хорошо движетесь, старший лейтенант. Так вы, пожалуй, наверстаете свое время. Но плацдарм, который не был подготовлен вами для выброски техники и всего полка, останется на вашей совести. Поэтому приказываю: темп движения не снижать, продемонстрировать все, на что вы способны. С вас самый серьезный спрос.

И, повернувшись лицом к роте, добавил:

— Солдаты! На пути продвижения роты зона заражения отравляющими веществами глубиной в два километра. Рота, бегом…

— Я же говорил, что десерт привезли, — повторил Туз, расстегивая сумку с противогазом.

— Взвод! Проверить наличие клапанов! — скомандовал Гурьев.

Он видел, как из машины комбата вылетали дымящиеся шашки хлорпикрина. Хлорпикрин не отравит, но вызовет кашель до тошноты, и слезы побегут в три ручья.

— Газы! — кричит Хмель и сам выхватывает из сумки противогаз.

Гуп-гуп-гуп — громыхают многие десятки сапог. Душно. Пот заливает глаза.

— Рота, в линию взводов!

Гуп-гуп-гуп! Гремят сапоги, бряцает оружие.

— Взво-о-од, в линию отделе-е-ений…

— Впере-е-е-ед!

Та-тах, та-тах, та-тах, та-тах!.. Бух-трах! — взрывпакеты.

— Ура!

— Командир! На горке кухня дымит! — сдирая с взъерошенной головы противогаз, ухмыляется Туз…

Да, кухня. Но никто почему-то не идет к ней. Все бегут к большим железным термосам, в них вода, если можно назвать водой это горькое коричневое варево из верблюжьей колючки. О, какое блаженство напиться вдоволь и наполнить пустую флягу. На лицах улыбки, будто выпит божественный нектар, будто на земле во всех колодцах нет ничего, кроме этого теплого, мутного отвара, предохраняющего от инфекционных заболеваний. Вода… Вода… Лишь после того, как будет утолена жажда, парни начнут греметь котелками, выстраиваясь в очередь у походной кухни. Черпак Дочкина, всеобщего любимца, батальонного повара, проворен и меток. «Щи да каша — пища наша».

— А знаешь, Серега, я, когда в полку продукты получал, видел твоего Корнышева. Довольный такой сидит в чайной, томатный сок пьет. Танечке памирские пейзажи описывает: «Хороши горы с высоты птичьего полета». — Ложки на минуту умолкают, замирают на полном ходу челюсти, кто-то закашлялся… — И еще одну новость могу сообщить: прапорщик Аксаков сказал, что пом-полка приказал перевести Корнышева в другое подразделение, он теперь отпрыгался…

Гурьев знает, что о Корнышеве никто больше не вспомнит ни злого, ни доброго. Он будет забыт: и нет ничего страшнее этого не предусмотренного дисциплинарным уставом наказания.

— Рота-а! Закончить обед, приготовиться к построению…

И опять бряцает оружие, шуршат пучки травы, отирая со стенок котелков самую память о привале, обеде.

— Становись!

— Сережа, дай дернуть разок. — Туз жадно затягивается и бежит в строй.

— Шагом!..

— Как же шагом… Небось жирок завяжется.

До Кара-Четао, где роте предстоит занять оборону, километров тридцать.

Гуп-гуп — гремят сапоги. Гуп-гуп-гуп.

— Противник слева, к бою! Воздух.

«Дома сейчас тепло. Арбузы, наверное, поспели. И дыни. Здесь, конечно, дыни покрупнее, но наши куда слаще…» На марш-броске мысли о доме помогали как нигде. Если в карауле или в наряде они вызывали острые приступы ностальгии, то на учениях от них становилось легче, картины, подаренные памятью, отвлекали от однообразных, пустых пейзажей, где на десятки километров нет ни единого деревца.

А белое солнце понемногу скатывалось к горизонту. «Должно быть, скоро дойдем до места. Конечно, с саперной лопатой в руках, один на один с проросшей каменными жилами высушенной землей — отдых весьма сомнительный, но все-таки… И может быть, к утру удастся немного поспать».

— Шагом!

Хмель улыбался. Его сверкающие белые зубы и голубоватые белки ярко выделялись на запыленном лице. Он доволен: рота задачу выполнила. К плацдарму, на котором предстояло занять оборону, вышли вовремя. Оставалось преодолеть самые крутые километры у подножия хребта Кара-Четао, на карте скромно обозначенного «высота Блиндажная».

— Гвардейцы, нам остается пройти два с половиной километра. Там отдохнем. Нужен последний рывок.