Виктор Пшеничников - Стоим на страже

Гурьев подошел к радисту и стал снимать с него рацию.

— Отдохни, земляк. Поносил, дай другому.

Тот лишь благодарно кивнул. «Скоро дойдем, — думал Гурьев. — Ребята идут хорошо. Саидов только прихрамывает да Березовский отстал. Но в целом взвод идет хорошо. Дойдем».

Солнце уже садилось, зависнув над самой вершиной хребта, залило облака и снежные шапки гор розовым, так что, где кончаются горы и начинается небо, понять было невозможно. Воздух стал свежее, сгущались сумерки.

— Сто-о-о-ой! — разнеслась команда ротного по круглому, густо поросшему верблюжьей колючкой склону. В считанные минуты вечер заполнил все у подножия хребта вязкой и густой, как вакса, темью. Тишину нарушал лишь скрежет саперок, глухие размеренные удары, недовольный шорох растревоженной глины и сопение солдат, вгрызающихся в монолит склона. Работа шла быстро. Гурьев закончил свой одиночный окоп и начал рыть ход сообщения к пулеметчику Паршину.

— Ну что, гвардия, припотели? Перекур!

Гурьев выпрыгнул из окопа, отряхнул глину с колен и, вытерев подкладкой берета потный лоб, достал сигареты.

— Закурим, славяне, — хмыкнул Туз, протягивая Саидову пачку «Памира». — Я бы на месте администрации табачной фабрики имени Абидовой украшал пачку не этим праздногуляющим туристом, а потным десантником в берете с саперной лопатой в зубах. Саидов, ты ведь из Ташкента? Будешь в отпуске, зайди к землякам, внеси коррективы.

— Пусть сначала портянки мотать научится, а потом об отпуске мечтает. Всю пятку себе раскурочил, — пробубнил молчаливый Марюгин.

«Это моя вина», — подумал Гурьев. Для него, выросшего в шахтерской семье и отработавшего полгода в шахте, наматывание портянок не представляло никакого труда. И подчиненных он учил этому с первого дня службы в полку. А здесь промашка вышла, проглядел Саидова. Гранатометчик он неплохой, а портянки наматывать не научился. Нога в портянке должна быть как куколка. «Ничего, наверстаем, есть еще время».

— Мужики, тут на верхотуре верблюд пасется. — К курящим подсел сержант Сухенко.

Гурьев оглянулся и различил в темноте шлепающего по сухой глинистой прогалине верблюда.

— Седай! — заорал Сухенко и легко вскочил на спину оторопевшему животному. — Туз, а на нем и до дому можно ехать, на дембель… Гы-гы…

Но верблюд явно не собирался везти командира второго отделения сержанта Сухенко в сторону столицы Украины. Его изумление, столь робкое вначале, переросло в гнев, верблюд пытался ухватить зубами сапог бесцеремонно взобравшегося на него всадника. Сухенко отбивался ногой.

— Ах ты образина! Гвардейца-десантника везти не хочешь? Но, цоб-цобе!

Верблюд вытянул шею и издал хриплый булькающий звук, похожий на те, которые производит раковина, втягивая остатки воды.

— Лягай! — завопил неудачливый кавалерист и сиганул в траву.

Но верблюд, возмущенный выше горба, и не думал оставлять в покое обидчика. Он погнался за ним, высоко поднимая гуттаперчевые ноги, мягко шлепая широкими подошвами. Дружный хохот огласил темноту.

— Это еще что за ярмарка? Гурьев, почему до сих пор не готовы ходы сообщения? Почему бруствер не замаскирован?

— Перекур, товарищ лейтенант. Грунт очень твердый.

— Вам ли говорить о твердом грунте, вы уже службу кончаете. Рядовой Паршин, почему окоп до сих пор не окончен?

Глаза Бруева видели в темноте, как днем, голос звучал хлестко, с легкой дрожью. Он только что вернулся с НП и был чем-то расстроен. Наверное, ему напомнили о Корнышеве.

— Гурьев, выделите солдата для получения сигнальных ракет.

— Кутузов, ко мне.

— Есть!

Бруев с Кутузовым, уже закончившим работу, направились к старшине роты. И тут из темноты вынырнул Сухенко.

— Ушел? — громким шепотом спросил он.

— Ты о верблюде или о взводном? — ответил Туз вопросом на вопрос, затаптывая сигарету.

— Кончай балагурить, Туз. Паршин, почему возитесь с окопом?

— Да у меня тут настоящий гранит, товарищ сержант. Уже черенок лопнул и штык погнулся, а ему хоть бы что.

— Попробуйте копать в стороне.

— Пробовал, товарищ сержант.

Гурьев спрыгнул в окоп Паршина.

— М-да-а… Ну что ж, давайте вместе копать.

Твердая каменистая почва поддавалась с большим трудом, жила кремния, выползавшая из-под земли в паршинский окоп, сопротивлялась с яростью побежденного. Из-под саперных лопат то и дело вылетали фонтаны искр. Потом Гурьева с Паршиным сменили Туз и Саидов, их — Березовский с Марюгиным. Потом перемешанный с глиной кремний стал гуще и крупнее и, наконец, превратился в мощный монолит.

— Тут бы отбойный молоток, — уныло пошутил Паршин.

— Может, тебе еще и динамиту? — съязвил Туз.

— Утром комбат задаст нам перцу.

Гурьев открыл планшет и стал рисовать схему позиции отделения, отмечая на местности сектора ведения огня пулеметчика, гранатометчика и стрелков. Тем временем ребята замаскировали бруствер окопов.

«Эх, авось пронесет и Красин не заметит, что окоп пулеметчика вырыт не в полный профиль, — вздохнул Гурьев. — Конечно, можно было бы еще поковыряться и выдолбить нехватающие сантиметры, но чего это будет стоить измученным ребятам. Им бы хотя бы парочку часов поспать, хотя бы пару часов…»

— Всем отбой! Кошкин и Березовский — часовые, через полчаса разбудите Сербина и Саидова… — Гурьев вытащил из рюкзака плащ-палатку и, завернувшись в нее, сел на дно окопа, прислонясь к шершавой глинистой стене. Глаза слипались, голова была тяжелой, но мысли отгоняли сон. Сутки, прошедшие с момента выброски до этой минуты, пронеслись как мгновение. Он устал за эти сутки… Но что-то было еще, о чем забыл и мучительно старался вспомнить. Ах да, письмо, Томкино письмо.

Гурьев достал его из нагрудного кармана, разорвал конверт. Но без фонарика было не обойтись. Он включил фонарик и чуть не вскрикнул от отчаяния: бумага насквозь пропиталась потом, строчки расплылись и разобрать можно было лишь последние, слова: «…Из Бреста… Мне… грущу…» Еще в письме была маленькая фотография, на ней стояло много веселых людей на фоне памятника Богдану Хмельницкому в Киеве. А впереди всех, с сумкой под мышкой, улыбающаяся Томка. «Значит, все-таки «Интурист», — думал Гурьев, ревниво вглядываясь в лица парней на фотографии. — Ну-ну. — Он еще раз взглянул на письмо, сунул в тот же нагрудный карман. — В принципе все ясно: работает, довольна, любит, ждет, и… доброй ночи, товарищ гвардии сержант…»

В десяти километрах от городка — скромная речка, что протекает возле танкового парка, приняв в себя несколько бурных подружек, раздается в берегах, становится вполне солидной рекой. Сюда с низовья уже заходят небольшие пассажирские пароходики и закоптелые деловитые буксиры. В этом месте голый песчаный остров делит реку на два равных рукава.