Виктор Пшеничников - Стоим на страже

Холодок в кончиках пальцев, сжимающих штурвал, сменился теплом облегчения.

— Командир, прямая кончается! — предупредил штурман. — Отставай, готовься к развороту!

За время, что они летают вместе, Алексей успел хорошо узнать своего штурмана и сдружиться с ним, как это водится в слетанных экипажах. Штурман, Петр Караев, уравновешенный, добросовестный, отлично подходил по характеру командиру. В беде всегда был готов подставить плечо. Страстный охотник и рыбак, Петр часто брал Алексея в тайгу, на горную речку, и это тоже сближало их. Нередко заворачивали после удачной вылазки к Петру домой.

«Нам с командиром чего-нибудь существенного бы, умаялись», — басил штурман с порога жене Валентине — миловидной, неизменно приветливой. Она быстро накрывала на стол, несмотря на поздний час. «Славная все-таки семья у Петра, — думал Алексей о штурмане. — Нам бы так с Людмилой… И тогда все заправки нам — семечки».

Сейчас голос штурмана был буднично спокоен. Словно он и не заметил того, в каком опасном соседстве с конусом была его штурманская кабина, похожая на хрупкий стеклянный фонарь.

«Штурман хочет, чтобы я успокоился, — понял Алексей, — мол, охолонь, командир. Понятно, так и сделаем».

— Я — Полста-первый, курс сто восемьдесят! — доложил командир заправщика.

Можно начинать все сначала. Из-под шлема по виску скатилась струйка пота.

— Гриша, работай газа́ми! Идем на сближение!

— Работаю, командир! — в голосе правого летчика звучала спокойная бодрость.

Снова монотонный отсчет. Работая одним рулем направления, Алексей старался точнее держаться в кильватере. Работа педалями утомляла ноги, стоило их только расслабить, как от ступней и до колен пробегали волны дрожи. «А мог бы отказаться от заправки, — вкрадчиво подобрались к Алексею непрошеные мысли. — Сказать, не потяну. И все! Но выбор остановлен на тебе. Значит, обязан мочь. Право летать утверждается всей жизнью: каждой минутой, каждым полетом, каждым шагом на земле и в воздухе».

Алексей внутренне подобрался. Конус, по-прежнему такой безобидный с виду, болтался между брюхом заправщика и размытой линией горизонта. Алексей поймал себя на мысли, что сейчас в этот конус втиснуты все его желания, все стремления и цели — большие и маленькие. И все, что прежде казалось таким значительным, измельчало в поле тяготения этих отливающих шлифованным блеском концентрических кругов неугомонного конуса. Пустяком показалась и затянувшаяся размолвка с женой. Холодок непонимания, первым заморозком выпавший между ними, тяготил его все время. Обычно Людмила провожала и встречала его с полетов, отогревала его светлой милой улыбкой от злых аэродромных ветров. А теперь придешь домой — не взглянет!

И причиной размолвки была эта самая заправка. Алексею был запланирован отпуск летом, в июле. «Золотое время — солнце светит и палит», — говорят обычно с завистью счастливцам те, кому выпадало отдыхать хмурой осенью. И о путевке в санаторий на Черное море он позаботился заблаговременно. О семейной, вдвоем с Людмилой. Сколько было уже переговорено об этом отпуске! И вдруг за неделю до отъезда Алексей объявил:

— Должен тебя огорчить, Люда. Отпуск отменяется.

— Это еще почему? — не поверила сначала жена.

— Еду в командировку, осваивать дозаправку в воздухе.

— Значит, ты все-таки согласился?

— Пойми, я не мог иначе.

— Но ты мог отказаться.

— Считай, что не мог.

Людмила взяла путевки, лежавшие на крышке пианино.

— А с ними что будем делать?

Еще вчера за ними зримо угадывались пальмы, золотой песок, голубое море под щедрым южным солнцем. А теперь…

— Придется сдать, — сказал Алексей невозмутимо. Он уже твердо знал, что моря не будет, а будет прозаический степной простор аэродрома, раскаленная кабина самолета.

— Сдашь только свою, — сказала Людмила как о решенном. — А мою оставь, я все-таки поеду в санаторий.

— Одна? — переспросил Алексей.

— Да, одна! — отрезала Людмила.

Конечно, Людмила одна в санаторий ехать не отважилась. Но отчуждение, появившееся в ней после того разговора, уже не исчезало.

…На миг Раскатову показалось, что он недостаточно сбалансировал самолет. Когда до конуса осталось не далее полуметра, он резко снял нагрузку с руля, затем легонько взял штурвал на себя, пошел на контакт. Но излишняя резкость маневра вызвала задирание носа машины — конус провалился вниз.

И внезапно по рулям ударило чем-то упругим, словно некто, сидящий на верхотуре, колотил по ним тяжелыми резиновыми палками, вроде тех, которые техники мастерят из обрезков шланга, чтобы отбивать лед с крыла на стоянке. «Струя», — успел сообразить Алексей — едва ли не самое худшее, что может случиться с экипажем, выполняющим заправку, то, от чего летчиков предупреждают беречься, как от огня.

На самолет Раскатова обрушились смерчи, стекающие с концов крыла летящего впереди заправщика. Плотно закрученные воздушные жгуты туго пеленали крылатую машину, корежили направление ее полета. Самолет, опустив нос, с глубоким креном пошел влево и вниз.

Штурман, почувствовав, как его тело отдирает от кресла, бросил тревожный взгляд вперед — ни конуса, ни самолета-заправщика не было на прежних местах. Петр обернулся к летчикам — их натужные позы с руками почти крест-накрест на штурвалах, выкрученных до упора, рогами вниз, показались неестественными. Предельное напряжение мышц угадывалось даже под глянцевой кожей курток.

«Давайте, ребятки!» — мысленно подбодрил летчиков штурман. Непреодолимо было желание протащить отяжелевшее от перегрузок тело в узкий проход, отделявший его от кабины летчиков, помочь додавить штурвал, отдать всю свою недюжинную силу, лишь бы предотвратить сваливание самолета.

Через несколько долгих, неповоротливых секунд самолет медленно, как борец-тяжеловес, уже положенный на одну лопатку, но сбросивший с себя готового торжествовать противника, выровнялся, и все стало на свои места: самолет — горизонт — конус.

«…Не соблюдены правила игры. Я подверг экипаж ненужной опасности. Но мои товарищи знают не хуже меня, что порой мы вместе подвергаемся риску, как альпинисты в связке». Для Алексея суждение экипажа было важным. Но и комэск, подполковник Довгань, узнай он, какую «пенку» допустил молодой летчик, не похвалил бы. Это он, Довгань, давал Раскатову первые провозные полеты строем, он же контролировал его перед самостоятельным полетом на сцепку. Подполковник Довгань — удачливый, способный летчик, а что касается заправки — считается докой.

Как педагог, как инструктор действует вроде бы по старинке, без всяких там методических новшеств, по надежному принципу: «Делай, как я!» Тем не менее ребята улавливали все, что следовало, а батько одобрительно хлопал их по плечам, как при посвящении в рыцари, и говорил: «В гору пошел, человеком будешь!» В случае чего не ругался нудно, а повторял: «Я вам трактую, трактую, а вы не гармонируете!»