Иси Меликзаде - Зеленая ночь

Вот уже двадцать лет работает Багир объездчиком в лесу, зеленой полосой протянувшемся вдоль Куры. Сторожка его стоит шагах в тридцати от громадного вековечного дуба, и по ночам Багир слышит, как постанывает могучий старик.

Под тенью старого дуба Багир и ел, и отдыхал, а в душные летние ночи и спал тут же на деревянном топчане под мощным сводом ветвей. И думается Багиру, что дуб этот древен, как мир, и так же, как мир, вечен. Иногда ему кажется даже, что, кроме этого старого богатыря, нет в лесу ни одного стоящего дерева и все эти двадцать лет он только его и охраняет. Может, тыщу, может, мильон раз прислонялся Багир спиной к корявому, потрескавшемуся стволу, а вот на крону его как-то не глядел, не приходилось. Да нет, глядел, но только никогда не видел того, что довелось вдруг увидеть в это летнее утро.

Утро было как утро: как всегда, неспешно поднялось солнце, медленно, но неотвратимо надвигалась духота, и, как всегда по утрам, Багир собирал в огороде огурцы и помидоры. Наполнив два ящика, он распрямился и, как всегда, взявшись руками за поясницу, перевел дух. Взглянул на голубое небо, на ярко-красное солнце, и ему, как всегда, показалось, что вылезает оно из-под деревьев на краю леса. Потом взгляд Багира скользнул по кроне дуба, и он замер: «Сохнет!..» Багир вгляделся: нет, ветка не надломлена, цела ветка, а листья все до единого желтые. Среди пышной, яркой зелени листьев эта небольшая ржавая веточка торчала, словно взятая с другого дерева и нарочно воткнутая сюда. Багир долго не отрывал от нее взгляда. «Ты что ж это, Дед, помирать собрался? И думать не моги! Уж если ты покачнешься да рухнешь, на что ж тогда в этом мире опереться?»

Словно ища помощи, Багир поглядел вокруг и неподалеку увидел нескладную, длинную фигуру. Нурджаббар стоял над Курой не шелохнувшись, похожий на воткнутое в землю пугало. И голова его, и рубашка на нем были одного грязно-белого цвета, и между ними обугленной головешкой чернела тонкая шея. Звать Нурджаббара было бессмысленно, когда он вот так, замерев, стоит над рекой, он вроде и не в себе; маленькие косоватые глазки его не видят сейчас ничего, кроме этой мутной, молчаливо текущей воды.

Багир недовольно покачал головой. «Вот человек!.. Седьмой десяток пошел, а словно дитя малое. Ну чего он уставился на реку? Чего ей бормочет? Вода, она и есть вода. Течет себе… Нурджаббара на свете не было — текла и после него так же течь будет. Гляди не гляди…»

Четвертый год Нурджаббар тут в лесу. Объездчиком числится, как и Багир, хотя делать тут двоим нечего. И ведь, как появился, дня не было, чтоб не торчал вот так, пугалом на берегу. Раньше хоть только вечером, в сумерках, ходил к реке, а повадился сюда Пити-Намаз, стал утром ходить. Только тот свой «Москвич» поставит у огорода, Нурджаббар прямиком на берег. Не хочет он видеть Пити-Намаза, за человека его не считает. Да тот, похоже, все понимает, но виду не подает.

Вон как он аккуратно ставит в багажник ящики. Багир взглянул просто так, мысли его заняты были пожелтевшей веткой, но, кажется, долго смотрел, очень долго, больше положенного, потому что заметил вдруг, что и Намаз внимательно глядит на него.

Намаз был весь мокрый, капли пота сверкали у него в бровях и на ресницах, и, меж сверкающими капельками пота щурились в улыбке глаза. Так хотелось Багиру сказать: вот, сынок, наш дуб сохнет, занемог дедушка дуб, но уверен был: плевать Намазу на вашего Дедушку. Пусть хоть сейчас на землю рухнет — и бровью не поведет. Знал это Багир, прекрасно знал, да уж больно хотелось поделиться с кем-нибудь бедой. Может, хоть для вида посочувствует. Совсем уж было начал: «Намаз, сынок, Дедушка-дуб наш…» — да испугался вдруг. Взгляда его испугался, испугался улыбки, скользящей в прищуренных глазах. Знал Багир этот взгляд!.. Прошлым летом так же Намаз к нему приглядывался, точно так посмеивался хитренько, так же морщинилась под глазами кожа. «Продал бы ты мне свой дом, дядя Багир, на что он тебе? Все равно из лесу не вылазишь?» Багира тогда не слова — улыбка его, взгляд его насторожили. Показалось ему, что улыбка эта, маслом разлитая по лицу Намаза, растворит, растопит, околдует его: очнется, а дело сделано — дома родного нет. А ведь он не вечен, и ему, Багиру, придет час помирать. Откуда же вынесут его тело? Где соберутся люди, чтоб проводить, оплакать Багира? Не зверь лесной, чтоб в лесу умирать. И не бобыль какой — и дочка, и внучка, и зять имеются, с чего это ему дом продавать?

Он тогда ничего не ответил Пити-Намазу, только усмехнулся, а вот как усмехнулся, этого он не знал. Если б мог он посмотреть на себя со стороны, то увидел бы: и щеки дергаются, и рот на сторону перекосило — паралитик, да и только. Потому Намаз и скис сразу, и замолчал.

Чего ж он сейчас-то вытаращился? Не иначе, надумал что-нито, вон как глазищи сверкают!.. Багир напрягся, весь обратившись в слух. Сейчас услышит он вкрадчивый голос: «Ну как, дядя Багир, не надумал мне дом продать?» Багир так напряженно ждал этих слов, что загудело в ушах, и он понял, что не только каких там слов, из пушки пальни — не услышит. А Намаз, сукин сын, и говорить не говорит, и глаз не отводит. Достал из кармана платок, лицо обтирает, а у самого улыбка до ушей — терпение испытывает, подлюга.

Наконец Намаз отвел взгляд. Не переставая улыбаться, сунул платок в карман, наклонился, взял ящик с помидорами и, хотя жилы у него на шее вздулись от натуги, по-прежнему продолжал улыбаться.

Страх, охвативший было Багира, сменился острым, колючим беспокойством. Намаз посмеивается не зря. Вон глазищи так и сверкают! А поди узнай, что у него, у прохиндея, на уме!..

Багир подошел к сторожке. Кинул взгляд на берег. Там все торчит счастливец: ни морды Намазовой не видит, ни ухмылочки его подлой. А что ему, Пити-Намаз на его дом не зарится. Во-первых, Нурджаббаров дом далеко, на краю села, да и дом-то не дом — развалюха из сырого кирпича. Ограды нет, двор сорняком забило, колючки, пырей, лопух… Да и внутри позариться не на что. Такой дом: приплати Намазу — не возьмет. Он себе Багиров дом облюбовал: красного кирпича, с печкой, и двор прибранный, и сад ухоженный. А главное — соседи они, ограда, по грудь высотой, только и разделяет участки.

Ветка шелковицы, что на краю двора, свешивается над оградой, и ягоды, и спелые и зеленые, сыплются прямо во двор к Намазу. А тот как начнет шашлык жарить, в каком бы углу ни поставил мангал, белесый дым, клубами стелясь над землей, плывет прямо к дому Багира; просачиваясь в окна и двери, он наполняет дом и все в нем пропитывает шашлычным духом. Когда Багир, наведываясь домой, отпирал дверь, сразу ударял в нос шашлык! Он выходил на веранду и подолгу стоял там, сердито поглядывая на большой, крытый шифером дом с застекленной верандой. Потом переводил взгляд на ограду, и снова, в который раз, охватывал его страх при мысли, что однажды Намаз-Пити просто-напросто навалится на нее грудью и порушит. Ему же брата женить, дом нужен, сад. Ведь если брат стоящий, зачем его от себя отпускать? А у Намаза брат и работает в шашлычной, доходы общие, они друг дружке опора и защита. Да, боялся Багир, что в один прекрасный день повалит Намаз ограду между домами, а потому больше всего опасался зловещей его ухмылочки.