Иси Меликзаде - Зеленая ночь

— Как делишки, Джавад?

— Понемножку…

— У тебя-то? Брось прибедняться! Твои ножницы не сукно, деньги режут!

Джаваду такое начало не понравилось. «Денег пришел просить? Не дам! На этом свете одолжи, на том получать будешь! Да и то, если ангелы с мечами стоять над ним будут да в котел кипящий толкать…»

— С чем пришел, Шаммед? С добром?

— От меня его отец родной не видел, а ты хочешь, чтоб к тебе с добром!

— Выходит, со злом?

— Нет. Жаловаться к тебе пришел.

— И на кого ж твоя жалоба?

Шаммед достал из кармана «Аврору», вынул сигарету и двумя пальцами стал разминать ее.

— На твоего шурина! — Он сунул сигарету в рот.

— На Гариба?

— А у тебя что, полно шуринов?

— Чем же он мог тебе насолить? — Джавад поднялся с табуретки. — Больной парнишка…

Шаммед раскурил сигарету, затянулся разок-другой…

— Никакой он не больной. Пускай я Лиса, — большим пальцем руки, державшей сигарету, Шаммед постучал себя по груди, — а он псих! Точно.

— Да что ж он тебе такого сделал?! — Джавад всерьез начал беспокоиться.

— Я в заповеднике пяток уток подстрелил, а твой Гариб у меня их из глотки вырвал! Присосался как пиявка, и ни в какую! Клянусь, Джавад, только ради тебя — я бы из него кишки выпустил! Ведь Серхан чуть не избил меня. Хорошо, Адыширин вступился.

Джавад представил себе загорелое лицо и мощные руки Серхана: «Врешь, Лиса, Серхан тебе хорошо выдал!»

— Будь их хоть сто, Серханов, против меня — тьфу! — Шаммед-Лиса так глубоко затянулся, словно решил сжечь легкие. — Закон за него — вот в чем дело.

— А ты не нарушай. Зачем закон нарушил?

— А если он мне не нравится, его закон? Ладно, Джавад, не об этом у нас разговор. Разговор о твоем шурине…

— Я потолкую с парнем. Чего лезть не в свое дело? Строгий наказ дам.

— В гробу я видел твои наказы! Гариб меня на две сотни выставил! Штраф взяли и ружье отняли. А для меня две сотни… Сам знаешь, зарплату не получаю.

— За пяток уток две сотни?!

— Да, две. Я уж не говорю про ружье. Какое ружье было — цены нет. А все твой сосунок! Клянусь, Джавад, только ради тебя не прикончил парня. Думал к нему пойти… Где он две сотни возьмет? Вшей и то столько не наловит.

Джавад давно уже все понял. Но тянул, надеялся…

— Чего ж теперь? — спросил он, не глядя на Лису.

— Что теперь? — Шаммед бросил на пол окурок, придавил его ботинком. — Покрой мой убыток, и все. Ружье уж ладно, не в счет.

Джавад опустился на табуретку. «Славно он хочет меня нагреть! Две сотни! Неужели отдать? А если не отдам?.. Ведь его, подлеца, не зря Лисой зовут, дождется случая, такое устроит — две тыщи рад будешь дать! Отдать или не отдать?»

— Шаммед! Половину возьмешь?

Лиса загнул на правой руке три пальца, а двумя ткнул Джаваду прямо в нос.

— Две сотни!

Откинув назад голову, Джавад посмотрел на жесткие кривоватые пальцы с грязными суставами и, вздохнув, поднялся с табуретки.

— При мне нету. Пойдем домой.

Шаммед-Лиса шел рядом с Джавадом, посмеивался, говорил что-то, но Джавад не слыхал его слов. «Вот, гляди, — думал он, — ему, сукиному сыну, и тридцати нету, а я, взрослый мужик, его боюсь. А он Серхана боится. А тому и вовсе двадцать пять. Что же это получается? Старшие боятся младших. Выходит, они сильнее. За одного закон, за другого сила, третий просто без совести… Вот сейчас Лиса возьмет и слопает мои две сотни. Честным трудом добытые. Гасанкулу, мир праху его, не зря говорил: ишак добывает, жеребец съедает!»

…Шаммед-Лиса уже нагнул голову, собираясь пролезть в комнатку, но Джавад тронул его за плечо:

— Тут постой, за воротами. Сейчас выйду.

Кое-как продравшись через стаю ребятишек, мгновенно облепивших его, Джавад поднялся на веранду и, не взглянув на Кендиль, обрадованно блеснувшую глазами, прошел в переднюю комнату. В доме их было пять, в одной ребятишки спали, в другой ели, но сюда, в маленькую комнату, помещавшуюся в торце дома, всем, кроме него и Кендиль, вход был заказан.

В углу комнаты, устланной ковриками и паласами, стоял старый большой сундук. Опустившись перед ним на колени, Джавад аккуратно сложил черное бархатное с бахромой покрывало. С трудом поднял тяжелую крышку, из-под груды одежды, пропахшей полынью, достал небольшой узелок, положил его на колени и, словно портянку, стал осторожно разматывать зеленую шелковую тряпицу. От денег, сложенных аккуратными стопками, как и от одежды, исходил запах полыни…

Проклиная Шаммеда, Джавад отсчитал двадцать розовых десяток…

— Что случилось, Джавад? — обеспокоенно спросила Кендиль, когда он вышел на веранду.

— Сейчас приду, — сказал он вместо ответа.

Отворил калитку, огляделся…

— На, бери. — Джавад протянул Шаммеду деньги. — И больше не нарушай закон.

Шаммед-Лиса поплевал на пальцы, не спеша пересчитал десятки, аккуратно сложил их, убрал в карман и улыбнулся:

— Маленькая у тебя голова, уста Джавад, а мозги имеются. Будь здоров!

После ужина, часок подремав на веранде, Джавад отправлялся на покой, и минут через пять спальня наполнялась громким храпом. Сегодня он ушел сразу, как собрали посуду, прошло полчаса, а храпа не было слышно.

Пришла Кендиль, легла. Джавад заворочался.

— Ты кому деньги-то отдал? — спросила Кендиль, положив ладонь ему на руку.

— Взаймы дал одному…

По голосу и по тому, как поспешно ответил, Кендиль поняла, что Джавад врет, но приставать не стала, даже не огорчилась. Кендиль никогда не лезла в денежные дела. «Он заработал, ему и тратить. Семьянин Джавад — лучше не бывает, как сыр в масле катаемся. И к матери моей, и к брату всей душой!»

Джавад осторожно вытянул руку из-под ладони жены, пристроил на живот. Рука показалась ему тяжелой, он переложил повыше — на грудь. «Повезло мне с женой. Золотая женщина. Только ради нее и маюсь с Гарибом. Не замажь я сегодня рот Шаммеду, ославил бы парня на весь район. Каково бы ей, бедной?..»

Где-то в глубине души Джавад чувствовал, что дело обстоит не совсем так, — Гюльсум замешана, но признаться в таком деле даже самому себе не позволяла гордость.

— Спишь, Джавад? — Кендиль дотронулась до его плеча.

— Засну, если дашь возможность.

Жена приподнялась на локте, заглянула ему в лицо, но в темноте ничего не разглядела.

— Что-то ты последнее время все спишь, спишь… — она огорченно вздохнула.

— Отпрыгался я, Кендиль, — устало, будто весь день камни таскал, сказал Джавад. — Было время — на совесть потрудился.

Жена тихонько засмеялась. Погладила его заросшую шерстью грудь.

— Так что ж выходит? Состарился?

Джавад виновато вздохнул. «Хорошая она женщина, вот только… Не понимает. Есть у меня настроение, нет — ее не касается, Конечно, молодая еще…»

Кендиль было тридцать семь, она родила семерых, но по виду никак не скажешь. Волосы смоляные, лицо гладкое. В теле, хотя вовсе не толстуха. И рослая, чуть пониже его; идет — половицы поскрипывают.