Александр Поповский - Они узнали друг друга

После преобразования Софийского собора в архитектурно-исторический заповедник из мраморной гробницы, в которой, как полагали, покоятся Ярослав Мудрый и его жена Ингигерда, были извлечены два скелета. Кости оказались разбросанными, перемешаны, однако в общем тела расположены головой на запад и ногами на восток. Никаких драгоценностей, остатков одежды, тканей, за исключением клочка выцветшего шелка, не оказалось.

Гробница представляет собой массивный прямоугольный ящик, высеченный из глыбы белого мрамора, с высокой двускатной резной крышкой. Разноречивые указания летописцев относительно местоположения гробницы дают основание полагать, что ее неоднократно передвигали. Набеги и ограбления собора завоевателями в течение девяти веков позволяли опасаться, что кости автора первого свода законов «Русской правды» и его супруги могли быть подменены.

Рентгенологу предлагали, невзирая на летописные свидетельства, восстановить облик Ярослава Мудрого возможно полней. В течение веков записи восполнялись рассказами очевидцев, летописи сменялись летописными сводами, многократно переписанными, исправленными и дополненными, отчего образ князя пострадал. В тверской летописи, например, утверждается, что князь вследствие болезни десять лет не ходил и всегда был при матери. «Сын же ее Ярослав седяще у нее, бо естеством таков от рождения». Излечился он, по словам летописца, от своей немощи чудом, когда мать его Рогнеда получила от своего мужа Владимира извещение о разводе. После крещения Руси князь счел своим долгом христианина остаться при одной жене, и избрал Анну Греческую. Гордая Рогнеда, чтобы не оказаться в положении подданной, ушла в монастырь. «Быв царицею, — писала она мужу, — не хощю раба быти земному царю или князю…»

От рентгенолога ждали объяснения: действительно ли Ярослав родился калекой и что привело к его выздоровлению?

Впервые в нашей совместной жизни я позволила себе скрыть правду от мужа. Письмо из заповедника я ему не отдала. Сама судьба явилась мне на помощь, в моих руках был ключ к загадке, и от того, как Юлиан Григорьевич ее решит, зависело многое. Либо он убедится, как бесплодна и беспочвенна его деятельность, либо мне придется голову склонить. Пусть этот опыт рассудит нас.

Мне казалось вначале, что ничего дурного я себе не позволила. Разве Юлиан Григорьевич не действовал по собственному почину, когда предложил обследовать скелеты прежде, чем прибудут документы, и сопоставить затем результаты, добытые в лаборатории, с тем, что известно в заповеднике. Ему хотелось проверить себя, и я не мешала ему.

Эта уверенность длилась недолго. Каждый раз, когда в изучении скелетов возникали серьезные трудности, мне становилось не но себе. Моя решимость слабела, и я готова была открыть мужу правду, покаяться в своем намерении развенчать его кажущийся авторитет. Еще тревожило меня опасение, что Юлиан Григорьевич не простит мне этой шутки или, того хуже, заподозрит в чем-то дурном.

Судьба уберегла меня от необдуманного шага. С необыкновенным рвением стала я изучать историю Киевской Руси времен Владимира и Ярослава, чтобы быть готовой дать отпор любому ложному истолкованию событий. Первый повод для схватки, и, как мне казалось, вполне своевременный, возник при обследовании конечностей мужского скелета.

Юлиан Григорьевич продиктовал, и я записала в акте:

«Насколько можно судить по изменениям в суставах и той части скелета, который больше всего подвергается нагрузке при ударе оружием, человек этот в молодости недурно владел мечом. Это видно из того, что больше всего нагружался и даже перегружался правый плечевой сустав, правый грудиноключичный и суставы первой пястной кости. Локтевой и лучезапястные суставы справа и слева едва изменены. Зато значительно утолщены кости первого пальца и его пястной кости. На них ложится большая доля испытаний, когда орудие производства или оружие прижимается к ладони вторым, третьим, четвертым и пятым пальцами, а первый располагается так, чтобы не позволить инструменту или оружию отклониться…»

Я была уверена, что Юлиан Григорьевич допустил ошибку, и великодушно ему на нее указала. Я низко склонилась к скелету и с подчеркнутым интересом стала рассматривать изменения в костях правой ноги. Это должно было примерно означать: хорош воин, искусно владеющий мечом, ведь он хромоног…

Юлиан Григорьевич спокойно рассмотрел конечность и сказал:

— Подвывих правой ноги был в молодости незначительный. Изменения в тазобедренном суставе могли лишь привести к легкому прихрамыванию. В таком состоянии можно быть воином, и храбрым к тому же.

В моей памяти прочно сидело свидетельство летописца, что Ярослав до десяти лет на ноги не вставал, и ускользнула последующая запись: «Он был хромоног, но ум у него был добрый и на рати был храбр…»

— Трудно согласиться с тем, — упорствовала я, — что этот калека мог владеть оружием. Врожденный вывих или подвывих бедра должен был надолго лишить ребенка подвижности.

Я могла себе позволить быть непреклонной, меня поддерживали летописцы ряда веков. Все в один голос твердили, что в 988 году десятилетний Ярослав чудесным образом «вста на ногу своею, а прежде бо бе не ходил».

Юлиан Григорьевич снова осмотрел кости конечности и тазобедренный сустав и уже более уверенно сказал:

— Ребенок стал передвигаться своевременно или с коротким опозданием, но валкой утиной походкой. Быть храбрым воином это ему не мешало…

Я могла себя поздравить с удачей, мой учитель продолжал легкомысленно утверждать, что видит далекое прошлое там, где его увидеть нельзя. Велика ли цена другому его утверждению: «Сохранившиеся в скелете детские и юношеские черты позволяют думать, что человек этот был нравственно сдержанным…» Хороша сдержанность! Утаив от отца собранную с новгородцев дань, он, будучи изобличенным, бросился в Швецию набирать солдат, чтобы идти войной против родителя. Неожиданная смерть великого князя Владимира предотвратила это междоусобие… Хороша и нравственность! Узнав, что новгородцы оказали сопротивление бесчинствующим в городе шведам, он хитростью заманил к себе патриотов и приказал их тут же убить…

— Уверен ты в том, что человек этот действительно был нравственно сдержан? — не скрывала своей иронии я.

Он удивительно терпеливо переносил мои придирки. Словно не почуяв в моем вопросе недоверия и издевки, он спокойно заметил:

— Нельзя с нашей меркой судить о нравах далекого прошлого. Их коварство и жестокость обходились человечеству в десятки, сотни, реже тысячи жизней. Наша нравственность позволяет нам уничтожать миллионы и десятки миллионов людей… Обследование скелета убедило меня, что человек этот был нравственно сдержан в половом отношении.