Александр Поповский - Они узнали друг друга

Юлиан Григорьевич был прав, Ярослав выгодно отличался от своего развратного отца Владимира.

— Истинная хромота наступила позже, — продолжал он излагать результаты обследования. — В зрелом возрасте неблагополучие в правом тазобедренном суставе осложнилось болезнью правого коленного сустава. Больная конечность и правое бедро, естественно, мало нагружались, и кости этой ноги значительно тоньше левой. Полная инвалидность наступила после перелома обеих костей правой голени и обширного кровоизлияния. Бедренная кость срослась с надколенником, и движение коленного сустава стало невозможным. Судя по размерам надколенника, перелом произошел во взрослом состоянии, вероятно в одном из сражений. Болезненный процесс прекратился задолго до старости и смерти человека… Былой воин угомонился. Участие в походах, верхом или пешком и тем более в боях, исключалось, немощность усугублялась плохим состоянием позвоночника… Не слишком выгодно выглядел в старости некогда сильный и храбрый вояка: сказались последствия хромоты — перегрузка одной части скелета за счет другой. В силу врожденного порока развития срослись второй и третий грудные позвонки, а пространство между ними на значительном протяжении окостенело. То же самое произошло и с межпозвонковыми суставами — позвоночник искривился, и, надо полагать, смолоду.

Так выглядело это своеобразное судебно-медицинское исследование, воспроизведенное спустя девять веков после смерти Ярослава.

Пришло время вручить Юлиану Григорьевичу письмо и попросить извинения за сыгранную шутку. В последний момент я передумала, мне захотелось послушать, что он прочтет в женском скелете. Я кое-что знала об Ингигерде — заносчивой дочери шведского короля, жены Ярослава. Брак заключался долго и не по вине русской стороны. Давно обо всем договорились послы, а невеста продолжала выдвигать требования. Брачным подарком подай ей город Альдейгаборг и его область, провожатым ее будет знаменитый муж Швеции, которому на Руси должно оказать достойный прием и выделить солидный земельный надел. Ярослав с тем и другим согласился, и почтенный спутник Рагваль ко всему прочему заполучил русскую Ладогу…

Первое, что Юлиан Григорьевич после короткого обследования черепа произнес, глубоко поразило меня.

— Не хотел бы я жить под ее началом…

— Почему? — невольно прервала я его.

— Ее черепная крышка слишком толста, в минуты раздражения и приливов крови к голове мозг в тесной черепной коробке, бессильный расправиться, причинял ей нестерпимую боль и приводил в бешенство.

Какое пророческое око, проникнув за грани веков, могло бы так верно обрисовать Ингигерду. В скандинавских сагах ее — дочь конунга — иначе не называют, как злой или бешеной…

— Вернемся к мужскому скелету, — предложила я, — нельзя ли на нем прочесть, сколько близких и дальних родственников наш хромоногий воин убил, на какие предательства отважился, и нет ли, кстати, объяснения одному из его сумасбродств… Зачем понадобилось ему выкопать кости Олега и Ярополка и, крестив их останки, хоронить в Девятинской церкви?

— Ты хочешь сказать, — нисколько не смущенный моим признанием, спросил Юлиан Григорьевич, — что мы обследовали скелет Ярослава Мудрого, автора «Русской правды»?

— Да.

— И много ошибок я допустил?

— Одну, — уверенно ответила я, — и немалую. Ярослав до десяти лет «сиднем сидел», вряд ли из него мог выйти храбрый воин.

Ничего мне Юлиан Григорьевич тогда не ответил, мы вернулись к этому разговору неделю спустя поздним вечером за чаем. Он разложил предо мной груду выписок из исторических источников, лист бумаги, испещренный расчетами, и предложил:

— Поговорим о Ярославе и о моей ошибке. Вот что пишут летописцы о его воинских доблестях: «…Ярослав, как князь и вождь дружины, участвовал в многочисленных походах, приведших к завоеванию многих земель на севере, востоке, западе и юге…» Мы вынуждены им верить, других источников нет. Верно ли, что Ярослав десять лет, вплоть до крещения Руси — 988 год — был недвижим, и только горькая весть о разводе Владимира с его матерью Рогнедой чудом поставила мальчика на ноги? Врожденное заболевание тазобедренного сустава не могло продолжаться десять лет, и если ребенок действительно стал передвигаться в 988 году, то на свет он явился лишь за два-три года до выздоровления. В таком случае Ярослав родился не в 978 году, как это трактует летопись, а значительно позже и жил меньше семидесяти шести лет. Напутали летописцы, чтобы оправдать миф о чудесном исцелении в году крещения Руси.

Он умолк, и я, уверенная, что он кончил, спросила:

— Сейчас, когда мы знаем, кого вслепую обследовали, нам, видимо, еще придется со скелетом повозиться.

Он некоторое время подумал и сказал:

— Теперь мне многое понятно из того, чему историки не находили до сих пор объяснения. Скандинавские саги называют Ярослава скупым. На первый взгляд странно: мудрый законодатель, ревностный христианин, один из первых на Руси умевший читать и писать, богатый завоеватель, и вдруг — скупец. Объяснение этому следует, как мне кажется, искать в физическом состоянии Ярослава. Болезни рано разлучили его с военным делом и бранными радостями, князю-воину оставалось посвятить себя государственным делам: строительству городов, распространению грамотности, налаживанию порядка в стране и поддержанию связей с Западом. Чтобы не показываться лишний раз в чужеземном кругу, не обнаруживать перед иностранцами свою хромоту и искривленную спину, он давал мало пиров и избегал внешнего блеска.

Я не скрыла от Юлиана Григорьевича свое удовлетворение его успехом. Мне понравилась ясность его логических построений, смелость решений и особенно — точность диагнозов. Пока я тешила себя мыслью, что он на ложном пути и подменяет науку беспочвенными домыслами, Юлиан Григорьевич ушел далеко, усвоил искусство видеть на костях дела минувших веков.

Чем больше я думала над тем, что произошло, тем более крепло мое убеждение, что удача мужа не сделала меня счастливей. Кратковременную радость омрачило горькое сознание, что в моей жизни все останется по-прежнему. Спасибо за интересное зрелище и удовольствие, а что это изменит в моей судьбе? Малоуспевающая ученица, я по-прежнему останусь подручной в лаборатории и навязчивой хозяйкой дома. Юлиан Григорьевич, конечно, будет утверждать, что его удача в какой-то мере и моя. Теперь, когда ничто нас не разделяет, слава о наших успехах обойдет всю страну. Не этого я хотела и ждала. Все сложилось бы иначе, если бы мои подозрения оправдались и Юлиан Григорьевич убедился, как бесплодны и беспомощны его искания. Пусть наука потерпели бы ущерб, зато в нашей жизни наступили бы лучшие дни.