Александр Поповский - Испытание временем

Голос его вдруг заколебался и замер на очень низкой ноте. Пальцы на плече Шимшона ослабли, и рука соскользнула вниз.

Счастье — это деньги… Просто-напросто деньги! Вот почему оно представлялось ему так расплывчато и неясно… То в виде билета в театр, то в виде избранного общества, шикарного костюма, улыбки девушки, признания толпы.

— У меня, Шимшон, старая мама и сестра-невеста… Ты понимаешь, голубчик, свадьба может расстроиться… Жених не знает меня за такого, он знает меня за коммерсанта. Я уступаю маме, ее слезам и просьбам. Пусть радуется на старости. Я возьму свое счастье за шиворот! Или меня убьют прежде времени, или я узнаю настоящую жизнь.

Турок щурит близорукие глаза, улыбается и говорит:

— Не бойся греха, котик, плюнь на это, поставишь богу свечку, купишь тору, бархатную скатерть для амвона, и он все простит тебе, не поскупись только, старик любит жирный кусок…

Он выкладывает свой головокружительный план, шепчет все тише и тише. Они проникают через крышу в банк, спускаются в кладовые и блуждают между мешками золота.

— Ты будешь иметь, Шимшон, кусок хлеба с маслом. Дай бог мне так жить… Согласен? Га?

— Дайте подумать…

Сейчас он прикинет в уме и решит…

…Мелькают улицы, люди, Шимшон прыгает с крыши на крышу; с золотом над головой носится над городом, как ангел… Вот он спускается над синагогой. Здесь ему никто не страшен. Храм — убежище для всякого… Пред кивотом водружается восковая колонна — вечный светильник богу, благодарность за удачу. Мягко ложится бархатная скатерть на амвон, торжественно несут его подарок — маленькую тору в алой рубашке. Теперь пусть созывают нищих, он будет раздавать счастье. Довольно им мыкаться, искать свою долю, она у него в мешке.

— Ну что, Шимшон, идет? Ты слишком много думаешь, можно было бы за это время обокрасть казначейство…

— Я подумаю еще, Миша, подождите денек, другой…

Надо раз навсегда покончить с сомнениями… Какая это жизнь; вчера он умирал с голоду, пропадал в неволе, сегодня снова лишения. Никаких радостей — одни запреты.

— Думай хоть до пришествия Мессии, но одно я тебе скажу: не корчь из себя маленького. Святых у нас нет, все крадут… И ты уже, слава богу, грешил: проходил черной лестницей и, наверное, стягивал что-нибудь мимоходом… Но ты был до сих пор любителем, а теперь станешь мастером… На всякий случай зашнуруй пока свой рот и запрячь подальше язык…

Дома Шимшона ждало письмо от матери:

«Глубокоуважаемый и высоколюбезный сын мой Шимшон. Первым долгом знай, что все мы живы и здоровы, чего и тебе от всего сердца желаем. Обливаясь слезами, я прочитала твое письмо и думала, что на свете нет справедливости. Чем я так провинилась перед богом, что он яркую звезду мою пустил по свету в изгнание, на радость врагам… Видит наш вечный судья и праведница матушка моя на том свете, что не по моей вине я страдаю, не иначе, как мы искупаем грехи наших предков… Гляжу, у других — все дома, сядут за стол — благодать. У меня же — несчастье, сплошной иом-кипур, точно нас прокляли. С тех пор как глаза мои не видят тебя, они не просыхают, сердце не успокаивается, болит и болит… Я ночами не сплю и думаю: кто тебе стирает белье, ведь ты так любишь аккуратно менять его… Кто тебя ночью укрывает? Ты спишь так неспокойно, и одеяло сползает с тебя. Представляю себе, как ты выглядишь: волосы до плеч, на рубашке ни одной пуговицы, вместо шнурков на ботинках — веревки, каблуки сбиты, задник свернут, а на теле пуд грязи… Я посылаю тебе иголку, нитки и две дюжины пуговиц, попроси от моего имени хозяйку, чтоб она пересмотрела твое белье и, где надо, пришила пуговицы… Рубахи твои долго еще проживут, опасаюсь за кальсоны… Остерегайся есть соленые огурцы, от них у тебя всегда были колики в животе… Дела наши неважны, расходы большие, а приходы маленькие. Коллектор реб Иойль каждый месяц приходит за полтинником, отрываешь от себя и отдаешь ему. Пробовала не давать — отец твой встал на дыбы. «Сними с себя этот налог, — говорю я ему, — к чему он тебе?» Ты знаешь этого упрямца, он кричит, что я подбираюсь к его счастью. Врагам моим такое счастье… Все мы, Шимшон, беспокоимся о тебе, и папа в том числе. Он, правда, говорит, что судьба твоя его не трогает, но это ложь, сплошное притворство… Я оставляю иногда твои письма на столе и ухожу к соседке. Возвращаюсь — письма скомканы, конверты перепутаны (меня не обманешь, я все помню), одним словом, полный беспорядок, и кое-где видно — упала слеза…

Будь здоров и счастлив, пусть бог тебя не оставит.

Чуть не забыла тебе напомнить: ногти собирай и прячь их, ты имеешь манеру бросать их куда попало.

Еще раз будь счастлив, и дай бог вскоре встретиться с тобой здесь. Привет от Муни, реб Иоси и всех твоих родственников».

Шимшон вытащил из кармана листок скомканной почтовой бумаги и в один присест написал:

«Дорогая, высоколюбезная мама!

В первых строках моего письма сообщаю, что письмо и посылка твоя дошли до меня целыми и невредимыми. Я, слава богу, жив и здоров, хорошо зарабатываю и ни в чем не нуждаюсь. Город очень красивый, улицы мощеные, и грязи после дождя здесь не бывает. Людей много, очень много, все находят свое счастье, и никто не жалуется. Особенно красиво здесь море, оно начинается у городской думы на Николаевском бульваре и кончается где-то за Сычавкой. Я часто вспоминаю разговоры наши и удивляюсь, как правильно ты обрисовала мне Одессу. Евреи здесь не похожи на наших: воры, грабители, коты и разбойники. То, что у нас считают позором, здесь, наоборот, восхваляют. Я никогда не представлял себе, что могут быть такие изверги во Израиле. Трудно тебе описать их, надо их увидеть. Со многими я знаком, мы часто встречаемся в трактире, закусываем и обмениваемся новостями. Они стараются меня совратить, но я тверд, как камень. Целыми днями уговаривают они меня, сулят золотые горы, грозят расправой и требуют, чтобы я шел с ними одной дорогой. Один просит меня сделать маленькое преступление, одолжение несчастной девушке, другой — помочь в большом плавании, ему хочется стать честным человеком. Ни первому, ни второму я ничего не обещаю. Говорят, здесь необходимо чем-нибудь отличиться, хотя бы маленьким проступком; я подумаю еще, может быть, обойдусь. Здесь очень не любят трусов; такого, как я, могут тихонько придушить… Мне советуют не водиться с ними. Легко давать советы, а вот попробуй, ведь это соседи мои. На одной галерее живем… Сегодня подбивает один сосед, завтра — другой, каждому я нравлюсь, и каждый тянет меня к себе.

Напиши мне, какая у вас погода. Здесь холодно, и морозы очень крепкие, а море не мерзнет. Как наша речка, тоже еще держится? Денег мне не посылай, у меня всего вдоволь. Одеяло у меня больше не сползает, его украли, и я укрываюсь моим пальто; белье мне стирает хозяйка Квейта. В пылу гнева она часто гонит меня с квартиры и называет карманщиком. К счастью, она очень отходчива и скоро все забывает. Огурцов я не ем, доктор запретил мне. Он говорит, что на почве недоедания у меня развился катар желудка. Недоедания бывают с каждым, особенно здесь, когда утром не знаешь, чем проживешь день, но в катар я не верю.