Антти Тимонен - В заливе ветров

Пытаясь ответить на все эти вопросы, Матрена Павловна совсем запуталась: она думала, что на трассе в такое горячее время нет времени читать книги, она полагала, что техническая литература и выставки новинок мало кого могут заинтересовать.

Матрена Павловна замолчала, услышав гул возмущения в зале, и поняла, что теперь работать будет куда труднее.

— Здесь очень тяжело работать, — вдруг сказала она. — Я уже давно думала проситься на другую, более спокойную работу…

Это был неожиданный козырь. Что можно требовать от работника, который думает об уходе? Многие из тех, кто хотел поговорить о недостатках в работе библиотеки, не стали выступать и, как бы стесняясь чего-то, потихоньку, один за другим, покидали читальный зал.

Матрена Павловна ушла в библиотеку и села писать заявление об освобождении с работы. Кирьянен, сидевший в зале с самого начала доклада, зашел к ней, когда она уже кончала писать.

Матрена Павловна молча показала ему свое заявление. Кирьянена удивляло не столько само заявление, сколько человек, написавший его. И как это он мог в течение многих месяцев проходить мимо этого человека, ни разу не попытаться заглянуть в его внутренний мир? А ведь этому человеку надлежало проводить культурно-просветительную работу. «Опять промахнулся!» — подумал Кирьянен. Он спросил:

— Где же вы предполагаете найти спокойное место?

Матрена Павловна еще не думала об этом, да Кирьянен и не ожидал ответа на свой вопрос.

— Не знаю, где можно найти такое место, разве что в гробу между шестью досками.

Матрена Павловна невесело поддержала его шутку:

— А там мне, вероятно, черти покоя не дадут. Начнут расспрашивать, почему не грешила, почему старой девой осталась.

Кирьянен попытался расспросить Матрену Павловну, что она читала в последнее время, что читала раньше. Ему хотелось найти ключ, которым можно было бы открыть душу этого преждевременно увядшего человека. Матрена Павловна отвечала нехотя и устало, и Кирьянену так и не удалось ничего добиться от нее.

В тот же вечер Матрена Павловна зашла к Воронову, твердо уверенная в том, что теперь-то, не стесняясь даже присутствия чужих, она выскажет все, что у нее на душе. На этот раз Воронов был один. Матрена Павловна бросила свою шляпу на стол и уселась.

— Миша, я уезжаю из Туулилахти. Пришла попрощаться с тобой.

— Я что-то такое слышал, — Воронов отложил в сторону газету.

— Я свое прожила и, что полагалось, выполнила, — бодро проговорила Матрена Павловна и только потом поняла, что такая интонация совершенно не соответствует содержанию ее слов. Она попыталась продолжить грустным тоном: — Пришла попрощаться с тобой и пожелать тебе счастья, красивых и ясных дней на весеннем цветущем лугу твоей жизни и чтобы счастлива была та, которая вместе с тобою будет срывать цветы жизни…

Эти пышные слова, которые Матрена Павловна где-то давно вычитала, не произвели на Воронова никакого впечатления. Он с трудом сдержал улыбку.

Матрена Павловна нервно забарабанила пальцами по столу. Неужели и теперь не получится разговор по душам? Наконец они вдвоем. Миша в хорошем настроении…

— Когда вы в последний раз ездили домой? — спросил Воронов. — Я не был лет двадцать. Навряд ли я уже узнал бы там кого-нибудь.

— Я тоже давно не была, а хотелось бы… — ответила Матрена Павловна задумчиво. — Не кажется ли тебе, Миша, что то время было самым чудесным? Если бы можно было начать жизнь еще раз! И именно так, как мы жили тогда…

Нет, Воронов не хотел снова пасти чужих коров. Но вслух он этого не сказал. Он молчал, пытаясь понять, почему такой убогой оказалась жизнь этой женщины, почему все ее помыслы обращены к далекому прошлому. Он бы мог сказать ей, что ничего хорошего не было у нее и тогда. Строила из себя барышню-белоручку и, наверное, не замечала, каким жадным был ее отец, тянувшийся к кулакам, как не любили его сельчане.

Матрена Павловна подперла узкий и острый подбородок своими костлявыми руками и, глядя куда-то поверх головы Воронова, заговорила низким, слегка приглушенным голосом, каким иногда человек говорит во сне. Вот, наконец, она ему выскажет все, о чем думала в течение двадцати с лишним лет.

— Не правда ли, Миша, ты любил меня тогда? Я любила тебя, но тогда еще не понимала этого, а поняла много позже. И я искала, искала тебя повсюду. Наконец я нашла тебя и решила, что это мое величайшее счастье. Но встреча принесла только разочарование. Ты изменился. Это жестоко, но я понимаю, что ты не виноват. Я не хочу разбивать образ, который остался в моей душе. Я поеду в какое-нибудь тихое место, где в одиночестве буду представлять тебя таким, каким ты был тогда… И искренне желаю тебе только счастья.

Воронов в это время думал, что было в этих путаных, странных излияниях Матрены Павловны ее личным, идущим от души, а что вычитано из старых романов.

— Что же ты пожелаешь мне на прощание, Миша?

Воронов грустно усмехнулся:

— Пожелаю тебе, Матрена Павловна, найти место в жизни, дело, которое заполнило бы твою душу. Я не верю, чтобы она навсегда осталась у тебя пустой, в какое бы спокойное место ты ни удалилась.

Анни поехала вместе с Николаем до Петрозаводска, чтобы приобрести новую литературу и договориться о новом библиотекаре.

Провожать Николая пришли на вокзал почти все, кто не работал в эту смену.

Поезд тронулся. И сразу от реки послышался длинный гудок, а за ним еще несколько отрывистых. Николай понял: это прощалась с ним сплоточная машина. Его друг Пааво тянет сейчас за кольцо, укрепленное в потолке, и, наверное, смотрит в сторону вокзала. Николай знал, что слышит этот гудок в последний раз. Осенью в Туулилахти привезут новую, более совершенную сплоточную машину. Поезд уже набирал скорость а гудки все продолжались.

Рядом с вагоном бежала Оути Ивановна. Степаненко стоял на платформе и, как окаменевший, смотрел вслед удалявшемуся поезду, потом поднял руку, словно стрелку семафора, и медленно опустил ее. Айно Андреевна махала платочком…

Николай ответил всем одним словом, которое заглушил шум колес, но товарищи поняли его по выражению лица:

— Дорогие!

Это слово относилось и к родным, и к друзьям, и к товарищам по работе, к новому рабочему поселку Туулилахти, к заканчивающей свой век старой сплоточной машине и к той новой, которая придет заменить ее…

Николай присел рядом с Анни, взял ее за руку, посмотрел в глаза. Они молча наблюдали за мелькавшими мимо лесами, ручьями, новыми рабочими поселками, где люди живут и трудятся так же, как и в Туулилахти.

Прошло немало лет с тех пор, как Анни была в Петрозаводске. Вернувшись из эвакуации, она жила здесь у тетки, в маленьком домике на одной из самых тихих улиц. Анни нерешительно остановилась перед новым высоким, четырехэтажным каменным домом. Она узнала это место только по деревьям, которые остались на тротуаре. Здесь, где возвышался этот дом, раньше был тетушкин огород. Анни частенько выгоняла отсюда чужих коз. Немного дальше поднимался временный дощатый забор, а за ним, окруженный еще лесами, стоял большой каменный дом. Маленький домик тетушки был тут же, но в тени высокого забора его сразу и не увидишь.