Лев Лондон - Снег в июле

По «Своду законов» нужно соблюдать строгий распорядок дня: вставать, есть, ложиться, засыпать в одно и то же время. Пробовала, честное слово! Но ведь это просто невозможно! Вставать еще так сяк, прозвенит будильник, ты уж, хочешь не хочешь, встаешь, к восьми на работу. Но ложиться?! А если интересная книга, если хорошая музыка?.. Или «Свод» требует завтракать и обедать в строго определенное время. Да боже мой, завтраки вообще для меня роскошь, не хватает времени, а обедать просто забываю.

Третье правило «Свода» — быть спокойной, не нервничать. Хотелось бы мне повидать всех товарищей, которые в журнале «Здоровье», в разных газетах помещают статьи на тему, как правильно жить. Думаю, если б они собрали все советы, как сделала я в «Своде», и прочли их, то просто извинились бы перед читателями. Ведь так жить невозможно!

Встаю, встаю! Совсем это невежливо — так часто напоминать, что уже целых пол-одиннадцатого! Ведь сегодня — воскресенье!

— Эх-эх-эх! — Наконец я сползаю с постели, подхожу к окну. Далеко-далеко видны крыши домов… Вспоминается песня из фильма «Под крышами Парижа». Вот бы фильм «Под крышами Москвы»!..

Над деревьями, площадками, где играет детвора, над улицами и этими самыми крышами почти осязаемо висит летний жаркий воздух. Кажется, тронь его, и он будет звенеть долго-долго.

Кто же мне сейчас позвонит? Алешка, Анюта, Важин, в конце концов?

И вдруг действительно звонок, только не телефонный.

— Сейчас, сейчас! — радостно кричу я и бегу, застегивая халатик.

Быстро открываю дверь… Кудреватый!

Только что прошел дождь. Все было черным: асфальт, небо, еще затянутое облаками, здание вокзала. Странное дело — свет фонарей, освещенные окна вокзала тоже казались черными. Ибо все было для него нехорошо, беспросветно…

Они стояли у вагона, предстояло еще выдержать трудных пятнадцать минут до отхода поезда. Но она вдруг решительно сказала:

— Я пойду, Петр. Не люблю этой игры в молчанку. Да и о чем говорить, все ясно. Так? Я пойду? — Она вопросительно посмотрела.

Эти минуты принадлежат ему: если он попросит, она останется. Что-то он еще может сделать или должен сделать, что-то сказать, и все изменится… Это его минуты. Если он сейчас промолчит, она уйдет. Он останется наедине с чернотой. Пойдет в купе, где все отмечено фальшивым уютом, где даже маленькая занавесочка, подстаканник, крючок на стенке, в конце концов, — все записано в табель… Табель-табель!.. Скажи сейчас, скажи! Ты больше не можешь выносить одиноких вечеров, мыслей, жжения в груди. Главное — мыслей…

— Я пойду, — уже утвердительно сказала она. — Прощай! Всего тебе лучшего. — Она повернулась и быстро пошла по перрону.

Он упорно стоял у вагона все десять своих минут, ведь она еще тут, рядом, может вернуться. Это когда он сядет в вагон, все будет отрезано. А сейчас еще…

— Гражданин, — строго сказала проводник, — поезд отправляется.

Петр Иванович вошел в вагон.

Ночь не уходила, казалось, она вечна. Вагон, словно в лихорадке, трясся, гремел неисправными дверями, стучал на стыках рельсов колесами. Петр Иванович стоял в проходе; навстречу ему мчалась ночь, темная, злая.

«Кто мчится, кто скачет под хладною мглой? Ездок запоздалый…» — пела она.

Когда поезд прибывал на станцию, ночь на десяток-другой минут оставляла Петра Ивановича. Холодно светили заспанные фонари, откуда-то издалека, может быть даже с другой планеты, слышался голос: «Поезд Воронеж — Москва прибыл на первый путь…» «Пу-у-уть!», — откликалась ночь, и снова тишина.

Кто-то, может, ждал этого оповещения и сейчас суетится, хватает вещи и бежит к поезду. Еще раз прозвучало громко и одиноко: «Поезд Воронеж — Москва…»

Поезд трогался. Мелькали огни, сначала часто, потом реже… исчезали. И снова ночь под перестук колес начинала:

«Кто мчится, кто скачет под хладною мглой…»

Все же к трем начало сереть. Ночь еще не уходила, пряталась в лесах, но в четыре стало светло. И побежали, помчались навстречу Петру Ивановичу лески, перелески, деревья, станционные желтые постройки с зелеными огородами и остроконечными стогами сена, болотца, картофельные поля, дорога пошире, дорога поуже и совсем узкая — тропинка и конечно же столбы, серые, настойчивые, вездесущие, с проводами на белых изоляторах, на перекладинах. И еще — поля… Деревушки пошли!

Ушла ночь.

Чемодан и плащ, такие привычные в поезде, на улице мешали ему. И идти было трудно, и в телефонную будку еле втиснулся, пришлось чемодан поставить на попа. Петр Иванович позвонил в главк.

Конечно, проще всего было бы поехать домой, начать все завтра, но прожить целый день без работы он не мог.

Улица Горького ко всему привычна: и к людям, одетым в летний день в овчинные полушубки, и к пешеходам в шортах, к модницам, любящим легчайшие платья, вообще говоря, самые настоящие ночные рубашки. Она спокойно приняла и Петра Ивановича — небритого, сумрачного, с большим облезлым чемоданом. Только уже в главке, от дежурного у входа, он получил длинный выговор. Да и Наседкин, начальник отдела руководящих кадров, слушая Петра Ивановича, все косился на чемодан.

— Так, понятно, — задумчиво проговорил он. — Значит, сбежали от нас в Воронеж. Там были два года. Так? А сейчас вернулись и так заспешили, что даже чемодан притащили с собой. Так? — Начальник ожидал, что ранний посетитель виновато улыбнется, как обычно улыбаются все просители. Но Петр Иванович никак не реагировал на шутку.

«Послал бог на мою голову этого типа», — досадливо подумал Наседкин. И еще он думал, что в армии, где он недавно служил, все было проще, яснее, разумнее. Если б такой вот тип явился к нему, он сделал бы ему выговор и прежде всего послал в парикмахерскую.

— Так кем вы хотели бы работать? — спросил Наседкин.

Посетитель молчал.

— Я спрашиваю вас, кем вы хотите работать? В Воронеже вы работали и. о. начальника управления. У нас такой должности свободной нет. Требуется управляющий трестом… — Наседкин иронически посмотрел на Петра Ивановича. — Надеюсь, вы на эту должность не претендуете?

— Нет.

— Может быть, снова старшим прорабом? — осторожно предложил Наседкин.

— Мне все равно.

— Как это все равно? — Наседкин строго оглядел посетителя. — Работник, не имеющий честолюбия, вообще говоря, мало стоит. — Наседкин хотел было развить эту тему, но, посмотрев на безучастное, как ему показалось, лицо Петра Ивановича, только коротко сказал: — Зайдите завтра, я подготовлю приказ. Все!

Но Петр Иванович еще сидел.

— Прошу оформить меня сейчас. Хочу сегодня выйти на работу, — тихо сказал он.

— Сегодня на работу? — Наседкин аккуратно закрыл папку. (Очень, очень странный тип… Но личное дело вроде в порядке. Во всяком случае, на старшего прораба годится.) — Ладно. Погуляйте!