Александр Патреев - Инженеры

Неподалеку от школы стояла изба с двором и садом, где жили Олейниковы. Горела в окне зеленая лампа на рабочем столе отца. Тень его головы, склоненной над тетрадями, отчетливо проступала на занавеске.

У крыльца, на ровной площадке, виднелись на снегу свежие следы: должно быть, обеспокоенная тем, что Мария долго не возвращалась, выходила на волю мать — посмотреть, сильна ли метель, и, поджидая дочь, торилась у крыльца, близорукими старческими глазами вглядываясь в снежную муть.

Дни потянулись своей чередой — серенькие, сиверкие, без солнца, и Мария, в обычный час уходя в школу вместе с отцом, видела вокруг зимний, какой-то сглаженный простор полей. Взъерошенные, злые от холода грачи галдели на деревьях, устраивали свои гнезда, дрались из-за них, и странно было ей смотреть на их скучные хлопоты.

Три недели лежал запоздалый снег, пока снова не дохнуло теплом, и влажный туман окутал землю. Невидимые под снегом, прорвались и зазвенели ручьи. Но весна пробуждалась робко, по ночам морозило и чуть не до полден держались на дорогах торосистые гребни замерзшего снега и стеклянная корка льда.

Авдентов благополучно приехал в город, засел вплотную за дипломный проект, о чем известил Марию коротким письмом. Она ответила в тот же день, как вернулась с занятий, а вслед за первым, не дожидаясь ответа, отослала второе. В шутливой форме она рассказала ему, как сбилась на давно знакомой дороге, как обманули ее огни поселка, которым она поверила; не утаила от него и деревенских слухов, о чем сообщил ей старик Харитон Майколов, случайно встретясь в пути.

Шутливый тон письма и чуточку небрежная форма изложения должны были доказать ему, что Мария верит Михаилу по-прежнему и совершенно спокойна за будущее… Но, читая между строк, поймет он, что теперь ей, после деревенских сплетен, стало труднее жить и что следует ему поторопиться… Она хитрила с ним так впервые, и, кажется, женская хитрость удалась ей…

В связи с весной работы у ней прибавилось: по вечерам она ходила в сельсовет помогать секретарю, учила взрослых на ликбезе. Возвращаясь поздно домой, Олейникова не чувствовала усталости: в густом и пряном запахе весны, в торжественно спокойной тишине подступающей ночи, когда особенно взволнованно и дружно звенят ручьи, невидимые в тумане, — приятно чувствовать, как все живет, неудержимо стремится куда-то и все поет свою песню.

Маленькая комната с дощатой переборкой в избе, с привычными, по-своему уютными вещами, ждали ее. Мать, заслышав ее шаги в сенях, откладывает свое шитье и, не снимая очков в железной оправе, идет на кухню, чтобы припасти ужин. Отца все еще нет, он задержался в читальне, где проводил очередную свою беседу. Но вот появляется и он — высокий, сутулый, степенный и живой старик в белом окружии густых поседевших волос, с взглядом проницательным и немного строгим.

— Нуте-с, — говорит он, раздеваясь. — Вот мы и кончили.

Не торопясь, с обычной для него обстоятельностью, без лишних слов, он начинает рассказывать: как хорошо прошла беседа, сколько «подвалило» народу, и что сегодня особенно интересовало «наших мужичков»… Его большие, белые, очень приятные руки, годные для любой работы, выразительными жестами дополняют его речь.

Мать расставляет на столе посуду, — низенькая, располневшая, с лицом, на котором время и трудная работа с детьми оставили глубокие, но спокойные морщины, — и слушает, как говорит муж, и мягко смотрит, подняв на него глаза.

Между ними почти никогда не было ссор, — по крайней мере не помнит их Мария, — а небольшие словесные стычки быстро кончались взаимными извинениями и миром. Уже третий год мать была на пенсии, а отец все еще не покидал школу и даже не хотел слышать об этом.

— А вот угадай, кого я встретил сегодня? — говорит он, еще более оживляясь. — Прихожу в читальню — сидит за столом такая полная, серьезная женщина. Лицо знакомое, а узнать не могу. Бросилась прямо ко мне, схватила за руки: «Да вы разве здесь?..» «Здесь, говорю, и очень давно». — «А меня помните?.. Я — Надюша! У вас училась в Ломакине». Я даже взволновался… Помню: такая была щупленькая, русенькая, с косичками, а тут нате! волостной агроном… и в красном платочке…

— Какая Надюша? — переспросила мать, напрягая память.

— Ну какая… та самая, что у тебя училась, потом ко мне перешла… Задам ей, бывало, помножить любое двузначное число на двузначное, она закроет ладошками глаза — и сразу скажет без ошибки!..

— А-а!.. помню, помню, — просветлела и всполошилась мать. — Так ты звал бы ее к нам.

— Где там! У ней по горло заботы. На вокзал приехала, конференция в городе… Просила тебе привет передать. Люди-то, люди-то наши растут как! А!.. Давно ли таблицу умножения, стишки о весне учили, — а вот, гляди, хозяевами в жизни стали… С нами на равной ноге… И не ждал, никак не ждал встретить!.. Думал однажды: затерялась где-то, — а вот и вынырнула… Рядом с нами теперь работать будет.

И старикам на целый вечер хватило перебирать в памяти прежних учеников своих, кого жизнь разбросала по необъятным просторам.

Мария не знала почти никого из них и, дорожа временем, ушла в свою комнату. Несколько странным показалось ей то, что мать не поинтересовалась узнать: замужем ли эта Надя и есть ли у ней дети?.. В другое время и сам бы отец не преминул сказать об этом. И Мария поняла, что в их отношениях к ней произошла перемена: кое-что они уже обходят в разговоре стороной, умалчивают и ждут…

В день приезда Михаила ей очень хотелось поделиться с матерью, — но откровенной беседы не получилось: в самую последнюю минуту она сробела, застыдилась чего-то и никак не могла подойти к матери или позвать ее к себе. Да и отец был дома. Но теперь она не жалела об этой несостоявшейся беседе…

В часы досуга она читала, просиживая далеко за полночь, позабыв о времени и о себе… Привычный свет лампы освещал комнату, раскрытая книга лежала на столе… Чужой мир чувств и мыслей людей, уже давно сошедших с земного поприща, быстро пленил ее воображение, захватил волю, и, покоряясь течению жизни, водовороту событий и страстей, она забылась, а то, что находилось за стенами комнаты, выпало из ее сознания, как бы перестало существовать… Она опять жила вместе с Анной Карениной, следила за Вронским, видела их лица живыми, озаренными большой, мучительной и тревожной страстью. Все понимая, все близко чувствуя, она с трепетом ждала, что станет с Анной, когда она, у смертной своей постели примирив мужа с Вронским, останется жить?.. События нагромождались, судьба заводила Анну в тупик, откуда не представлялось выхода. И хотя Олейникова знала до этого, чем кончит Анна, то теперь еще ближе, ощутимее были для нее и эта печальная любовь, и страшное бесправие женщины, и одинокая борьба, и бремя страданий, которые неизбежно сломят, раздавят Анну…