Александр Патреев - Инженеры

Инженер Штальмер — не Дынников и не Авдентов, чтобы восторгаться железобетонными колоннами, на которые опираются просторные и гулкие цеха гигантов, и быть влюбленным в эти белые граненые кристаллы соцгорода, с широкими и прямыми улицами, и нежно мечтать о липовых аллеях, где будут потом молодые матери носить на руках своих младенцев.

— Не успеете! — вслух произнес Штальмер, оглядывая чужую землю, у которой в будущем была весна. — У вас мало осталось времени!..

В лабораториях мира, который исколесил Штальмер, лихорадочно готовятся новые рецепты, чтобы очистить планету от революции, локализовать огонь возмущенья и восстаний, затушить неминуемые вспышки, могущие неслыханным пожаром охватить земной шар.

Штальмер знал эти рецепты и верил в их действие.

Страна, куда приехал он не поневоле, велика и гостеприимна. Она нуждалась в людях из-за кордона и поэтому открыла бесчисленное множество дверей для иноземцев, кто бежит из своей страны, кто просто хочет быть сытым и делать то, к чему сроден. Здесь находят себе место и те, кто любопытен к экзотике и хочет посмотреть чужую жизнь и нравы.

В первое время она не интересовалась прошлым этих людей и принимала всякого, кто, переходя границу, жаловался и проклинал свою родину.

Молодая, влюбленная в технику, в науку, в человека, эта страна, занимающая одну шестую часть мира и раскрашенная на карте суриком, хотела подкрепить себя авторитетами и даже средними людьми с дипломами, веря в то, что и они будут работать на нее.

Инженеры-иноземцы здесь в особой чести, и Штальмер сделал все, чтобы стать им. Он достиг большего, чем удалось другим, с которыми переплывал океан, не жалея времени, потраченного на окольный путь.

В этой огромной семье он уже умел различать характеры, умел выбрать минуту, когда засучить рукава для работы и когда заставить работать вместо себя других… Иногда он отступал не из уважения к авторитету Авдентова, а по необходимости, вызываемой остротой событий. Он еще ни разу не уставал на работе, приберегая силы для другого…

Стоя на балконе, он продолжал думать, вглядываясь в огни нового века, но вспоминал уже другую страну, на островах, впечатление о которой было еще свежо, и в памяти прослеживал свой длинный путь сюда…

Вот молодой Штальмер, юноша, у классной доски. Седой генерал, в голубом мундире с золотой грудью и с глазами навыкате, показывает коричневой, покрытой лаком, палочкой батарею противника на карте… Потом его провожают товарищи и толпятся на перроне. Поезд идет в только что занятое Баку… Вот блиндаж — глубокая раковина из бетона… Атака ночью… ранение в ногу! Его берут в плен, чтобы через два года обменять на трех русских солдат.

Он вступает потом добровольно в полк и участвует в подавлении восстания ткачей, потом уезжает в Турцию, потом в Египет… Запутывая следы, он пересек два океана, облюбовав почти безвестную страну на перешейке между Северной и Южной Америкой.

Там он сменил профессию — это было не трудно, потому что «для такой страны, как Россия, — сказали ему, — хватит и двух лет, чтобы стать инженером». Надо было спешить — и он согласился. Сам себе придумав фамилию, какой не слыхал сроду у себя в стране, он получил паспорт и двинулся в путь.

Его — литейщика — одинаково интересовали и формулы плавления металла, и железные законы общественной жизни и классовой борьбы, в которой побеждал марксизм. Эпоха социальных сдвигов ознаменовалась окончательной победой социализма в этой стране, а крушение старого мира грозило космическим потрясением.

Почва уже содрогалась под ногами, по вселенной расходились круги. Она колебалась, эта старая нетвердая кора, и Штальмер не переставал чувствовать под ней тревожные толчки и гулы. Мысленным взором он видел сейчас на океанах черные силуэты кораблей, которые, точно утюги, ползли по взбудораженной пучине, готовые прорваться в моря и заливы этой страны; видел на островах подземные стойла, где крылатые чудовища выжидали своего срока… Все еще идет торговля, когда и кому первому вступить с ней в поединок, но пока не находилось охотников лезть в огонь, и один подталкивал другого… А время идет… Еще несколько лет — и эта молодая страна, ощетинясь штыками и жерлами пушек, возьмет в свои руки весы войны и мира и, пожалуй, начнет диктовать свою волю… Она уже зарабатывает себе право распоряжаться историей.

И вот Штальмер появился здесь, в самом пекле, чтобы все видеть вблизи и быть постоянно готовым.

Это была не наблюдательная вышка, а траншея противника, вернее, его тыл, где скрещивались жизненные узлы хозяйства, главные нервные центры, к которым он приживлялся, чтобы потом, по сигналу, мгновенно разрезать их на мертвые куски. Партийный билет был для него лишь пропуском в котельную, где потом он заложит мину.

Разве только внезапный случай мог сорвать с петель стальную створку его души, но он принуждал себя не думать об этом…

Холод защекотал ему спину. Обломок луны, точно косой нож, воткнулся в синюю мякоть неба и сквозь густоту ветвей, обложенных ватой, сочился желтоватый неживой свет.

Тревожно вскрикнул на шоссе тонкий короткий рожок сирены, огненные фары прорвались сквозь частокол гладких сосен, и на мгновенье пучок лучей махнул по карнизу дачи. Автомобиль повернул к соседней даче, где жил начальник кузнечного цеха.

Штальмер ушел с балкона и запер дверь. В комнатах не горело ни одной лампы, отчего квартира казалась подземельем, где не трудно спастись от вторжения врагов…

Однако заснуть не удавалось долго — мешала в эту ночь какая-то непривычная тишина, — даже посторонние, случайные звуки настораживали его.

Лежа в постели, он курил, ощупью находя пепельницу на стуле, и огонь папиросы тихонько шипел, как подожженный шнур, — и это само собой переключало его мысли… Перед ним возникла беспокойная фигура Авдентова: он указывал Штальмеру куда-то в сторону литейки, которую недавно подвели под крышу, и по-детски наивно смеялся, восторженно вскрикивая: «Смотрите, любуйтесь, люди!»

Штальмер откинул руку, чтобы потушить окурок, и неосторожным движением столкнул пепельницу. Фарфоровый черепок взорвался во тьме бомбой, и в глазах Штальмера молниями метнулись искры, а на стене заныла скрипка. Оглушенный, он вздрогнул и тут же рассмеялся на свою мгновенную слабость.

Минутой позже он думал о Гайтсмане, который годился для него вполне и уже принадлежал ему безраздельно… Их станет трое, если удастся прояснить мутный негатив Ивана Забавы… Вдруг Штальмер судорожно уцепился за железные прутья койки и начал сползать на пол, весь превратившись в один, чудовищно обостренный, слух…

Босиком, обжигая ноги о холодные половицы, он тянулся к окну и, не отводя рукою тюлевую занавеску, глядел сквозь нее, Самообладание изменило ему, воля исчезла, он обессилел в один миг и едва держался на ногах, точно прошел тысячу километров… Первая мысль, что предал Гайтсман, зажгла в нем бешеную ненависть. Он искал наган, чтобы оборвать этот нелепый фарс, который не стоило смотреть до конца, пока доигрывают его другие… Наган лежал в кабинете, в ящике стола, а дверь туда скрипела, а ноги не слушались и подгибались…