Александр Патреев - Инженеры

— Я, — коротко ответил Радаев и стал подниматься по ступенькам.

У Авдентова зябли пальцы в шерстяных перчатках, обжигало ветром лицо. Он стоял, запрокинув голову, и следил за Радаевым. Рабочие следили тоже, грудясь неподалеку от лестницы.

— Снег-то отряхни! — крикнул Радаеву Бисеров в каком-то лихорадочном состоянии. — А варежки сбрось: помешают!..

Но Радаев не слышал, да и обе руки были уже заняты! На высоте в шестнадцать метров, где неистовствовал буран, Петька едва держался на самой верхней ступеньке, откуда надо было ступить на балку, потом лечь на нее и ползти, обхватив ее руками и коленями.

— Осторожнее! — кричал ему снизу Авдентов. — Строп не сразу бери, — примеряйся, держи равновесие!

Кран придвинулся ближе, урчали и взвизгивали в нем шестерни, подбирая стальной канат с петлей на конце. В свете прожекторов, направленных сбоку, мутновато проступала напряженная, прилипшая к обледенелой балке и медленно ползущая фигура Петьки. Все молчали теперь, чтобы ничем не отвлечь его внимания. Поднятая петля стропа уже покачивалась вровень с ним, и верхолаз осторожно одной рукой ловил ее, изо всех сил сжимая коленями холодную сталь. Но петля, отдуваемая ветром, ускользала. Руки коченели от пронизывающего холода, слезились глаза, и каждая секунда промедленья равнялась смерти… Сделав рывок в сторону, Радаев схватил петлю, — и этот миг решил его участь…

Тяжелее камня упал на землю человек, у которого хватило мужества пойти на поединок со стихией…

Бисеров вскрикнул и бросился к нему, Авдентов подбежал тоже.

Раскинув руки, запрокинув серое, землистое лицо, на котором застывало выражение непреодоленного усилия и страха, Радаев стонал, хватая горстью снег. В его открытых глазах, затененных пургой, Авдентов видел лишь проплывающие мутные туманы, в которых гасла жизнь.

Его повезли в авдентовской машине, и старик Харитон со Штальмером провожали его до больницы.

Среди оставшихся на площадке произошла паника, но не было ни споров, ни крика, ни бегства. Сменный инженер — молодой и перепуганный парень, у которого за одну смену произошло два несчастья, — не решался возобновить работу… Монтажники грудились с подветренной стороны и молча курили. Авдентов понимал, что страх сковывает их волю… Никто не полезет наверх, если бы даже и приказал он.

Переждав с минуту, он подошел к ним:

— Да, несчастье, товарищи, но… продолжать надо! — сказал он.

— Начинаем! — ответил чей-то резкий голос, и тут же от группы монтажников отделился один человек. То был Сережка Бисеров.

Была какая-то жесткая, упрямая ярость в нем, и он закричал, размахивая рукой:

— Сенцов! Володька! Куда ты спрятался? Боишься, что ли? — с уничтожающей насмешкой над опасностью произнес Бисеров. И повернулся к Харитону: — Иди, разыщи его… Сию минуту… Куда он, черт, подевался в критический момент!..

— В таких случаях я никогда не прятался, — ответил Володька и пошел к нему, бросив недокуренную папиросу.

— Держи лестницу! — командовал Сережка, стремительный и неуступчивый, которому Радаев оставил доделать незаконченное самим.

Опасность удесятеряла силы, желанье отомстить кому-то за Петьку распалило его, и он, бросив варежки под ноги, начал быстро взбираться по лестнице, не чуя, как обжигает пальцы снег… Он был в эту минуту сильнее смерти, и Авдентов, наблюдая за ним, не дивился его бесстрашию: каждый из них, если бы случилась нужда, не струсил бы теперь наверно…

Бесновались и злобно выли ветра, снежный ливень не прекращался, но люди не ушли до тех пор, пока не закончили установку… Продольные ригеля и балки уже легли поверх колонн, прочертив прямыми линиями этот глубокий беспокойный мрак.

В тугих, напряженных ритмах продолжалась стройка, постепенно изменяя обличье прежней лесной округи. Указанные сроки становились ближе день ото дня и властно вторгались в распорядок жизни Авдентова и во все, что делал он.

Аварийная ночь подсказала ему, что Штальмер и прежде умел отстраняться, уходить незаметно в сторонку, когда надвигалась прямая, личная ответственность, — Авдентов оставался как бы один. В несчастьи с Радаевым начальник выгораживал себя тем, что Авдентов не послушал его совета — отложить подъем колонн до утра.

Когда же Михаила потянул к ответу Дынников, то Штальмер мягко выступил в его защиту, ссылаясь на жесткие сроки, на неумение людей работать, на общие трудности, в которых вырастала стройка, и очень жалел Радаева. Однако, говоря строго, Штальмер ни разу даже не вспомнил о Радаеве.

Теперь Авдентову многое не нравилось в работе Штальмера. Несколько раз на собраниях он выступал за иные формы руководства. Он был настойчив, писал докладные Дынникову, спорил со Штальмером, а тот, изредка соглашаясь с ним и будто уступая, продолжал свое: плановую равномерность темпов подменял скачками, авралами, застои в работах — резкими ударами, штурмами одних объектов за счет других, с которыми можно было не торопиться, потому что стояли на второй и третьей очереди; перебрасывал людей с места на место, не дав закончить начатого. Он забывал иногда предупредить своего помощника, и тот, приходя в цех, часто не находил людей на том месте, где были они вчера.

Вынужденный обстоятельствами, Авдентов иногда противодействовал своему непосредственному начальству, получая всякий раз поддержку со стороны монтажников. Он был осмотрителен, но и, рискуя, не страшился, чувствуя свою правоту.

Так началось в литейке двоевластие, о чем скоро стало известно Колыванову и Дынникову.

Несколько дней спустя после аварии Авдентов приказал верхолазам ставить больше болтов в ответственных сопряжениях колонн и балок — и просчитался: болтов не хватало, и клепку пришлось на два дня прекратить. Штальмер возмутился этим «произволом» и пошел жаловаться к Дынникову.

Тот, опросив обоих, дал в приказе выговор Авдентову. Конечно, было проще ему осудить именно Авдентова, который явно заскочил вперед. В какой-то мере, пожалуй, сказались тут опять и личные отношения. Проучив молодого, немного зарвавшегося инженера, Борис Сергеевич подумал, однако, и о Штальмере: начальник цеха виновен был в большей степени, потому что за последний месяц превратился в какого-то регистратора уже свершенных или начатых мероприятий и не умел никогда предотвратить ошибок.

У Дынникова хватило мужества снять выговор, однако он сделал это в такой форме, которая лишала Авдентова права торжествовать победу над уязвленным Штальмером. Оба отступили немного, но это примирение оказалось только внешним.

Такие отношения тяготили Авдентова. Штальмер втихомолку подкапывался, каждое оброненное критическое слово готов был превратить в позорную историю. Особенно возмутила мелочная, ехидная придирка Штальмера, заметившего простую описку Авдентова в докладной. Начальник подчеркнул ее, как ошибку неграмотного человека, и на поле красным карандашом поставил знак вопроса. Михаил видел эту бумажку в руках главного инженера, и желчь разлилась в нем.