Александр Патреев - Инженеры

— Ну как живем? — спросил его Авдентов, хотя сегодня в литейке встречались десяток раз.

— Все в порядке. Живем. Отмаялись. Квартира двадцать семь метров, простор, честное слово!..

— Теперь и жениться можно, — улыбнулся Авдентов, мысли которого шли по прямой.

— Уже… на днях просватался… Вон моя женка. Не узнаете?

Под пальмой стояла Настя Горохова. Заметив, что Авдентов и Сергей глядят на нее, Настя зарделась, не зная — подойти ли к ним, или ждать тут, у двери, а когда оба подошли к ней, неловко протянула руку Авдентову. Тот смотрел на нее странно внимательным взглядом, потом сказал:

— Ну вот и хорошо. Нашли друг друга, теперь будете вместе. Желаю счастья. — И притронулся к ее плечу, на котором таял снег.

Молодая пара шла через зал, а он почему-то думал, что это — Мария, и будто именно ей, а не Насте, пожелал он счастья с другим под этот величественный и торжественный гром оркестра.

Компания засиделась до того последнего часа, когда лампы гасли одна за другой; официант уже третий раз подходил к столу и вежливо просил оставить помещение.

Разгоряченные вином, беседой и дружбой, которая стала как-то романтичнее от женитьбы начальника гавани, инженеры вышли из ресторана.

Шумела сырая с дождем метелица, дул восточный ветер, залепляя глаза. Желтые фонари тянулись в два ряда по сторонам шоссе, теряясь в густом, беспокойном тумане ночи.

Подняв воротник пальто, Авдентов шел молча, прислушиваясь только к самому себе… В его взволнованной груди вьюжила тоже метелица, застилая чьи-то знакомые дороги. Чего-то желая и не угадывая, куда-то стремясь и жалея расстаться с близким, привычным, он мысленным взором вглядывался в прошлое и припоминая встречи, которых желал постоянно, — но ни одна из них не принесла оправдания его надеждам…

Город засыпает, кружит снег, лежит прямиком дорога в город, и мутное зарево едва белеет над ним. Все еще звучит где-то музыка оркестра, но она уже не та… будто доносит сюда тихий ветер какую-то плавную и грустную мелодию, и хочется слушать без конца.

Может быть, это была вечная мелодия любовной грусти, полураскаяния и невольных желаний… Нет, он уже не винил себя за прежнюю ошибку юности, оправдывал во всем Марию, и теперь не было в его сердце ни ревности, ни зависти, ни зла. Если бы ему случилось встретить ее сегодня, то, наверно, сказал бы так: «Люби, люби, Мария, кого подсказало твое сердце!.. Живи, будь счастлива с Борисом… Наша жизнь озарена не только чувством… и я, и ты, и Дынников — все мы строим свою дорогу!..»

В раздумье он не заметил, как навстречу ему, пробив мглистую завесу, выкатилась машина, и он едва успел посторониться. То было лишь одно короткое мгновенье, но Михаил узнал, кому принадлежала она… Тяжелый «линкольн» промчался мимо, и красный огонек почти мгновенно погас. Там, конечно, сидели двое…

Да, две жизни пронеслись из тумана в туман, чтобы в последний раз напомнить ему о навсегда ушедшей и невозвратной юности…

Они ввалились в барак веселой ватагой, прихватив еще двоих на ночлег, кому далеко было идти, и, помня правила внутреннего распорядка, громко уговаривали друг друга не шуметь. Но прошло добрых полчаса, когда, наконец, угомонились.

Сторожиха, полуоткрыв дверь, окликнула Авдентова и подала письмо.

Под шум метели и завыванье ветра Михаил перед сном читал короткое посланье друга:

«У нас, в городе «желтого дьявола», властвует золотой телец и слышится речь пятидесяти наций. Здесь тесно небоскребам и людям, а мне — хорошо! Я восторгаюсь и ненавижу, но жаден ко всему.

Литейное дело начал с азов, в качестве простого рабочего, а теперь обтачиваю блоки моторов. Рядом со мной — великан негр Ло-Ло, скалит на меня крупные, ослепительно белые зубы и ворочает белками глаз. Он чрезвычайно симпатичен, славный исключительно, и я влюблен в него по уши. А как работает, посмотрел бы ты!.. Пятипудовые блоки он вертит в руках, как буханку хлеба, и я любуюсь, глядя на него.

Он решил ехать со мной, и я привезу его. По моим рассказам он знает тебя и шлет привет.

Свободного времени нет ни минуты. Пружина во мне нагрелась, трещит, но верю, выдержит: осталось уже недолго, и я — помчусь на родину! Ты не поверишь, я тоскую по ней и высчитываю на бумаге, с карандашом в руке, в какой день и час вступлю на советскую обетованную землю!

За откровенность — спасибо… А я, между прочим, еще тогда у моря раскусил, что ты говоришь о себе, а не о брате, но пощадил тебя.

Ничем не могу помочь, особенно отсюда. На всякий случай тебе полезно помнить Соломона — умница был парень! Он постоянно носил на руке перстень, на котором было написано: «Все проходит, пройдет и это».

Другого ничего не могу посоветовать взрослому младенцу, но я бы, в твоем положении, облюбовал в девичьем прекрасном лесу самый чистый и нежный ландыш и украсил бы им свою грудь — сердце. Перевяжи свою ранку и перестань думать, что она неизлечима…

В жизни надо уметь кое-что понять вовремя, а если не удалось, то вовремя и позабыть, чтобы легче было идти вперед.

Сам знаешь, что всякие грусти расслабляют тело, а нам еще многое нужно создать.

Гуд бай, мой милый. Скоро увидимся…».

Почти круглые сутки шел в литейном монтаж оборудования и было такое нагромождение дел, что Степану Зноевскому надлежало с первого же дня включиться в работу. Но он оставил этот день для себя.

Прямо из кабинета Дынникова Штальмер привел его в цех и представил новичка своему помощнику — Авдентову, сделав над собой заметное усилие, чтобы спрятать свою застарелую вражду.

Оказалось, что они не только знакомы, но и учились вместе, к тому же — друзья, и это известие заставило Штальмера приятно улыбнуться.

— Ну тем лучше… Лучше сработаетесь. Я доволен всяким подкреплением, а вы для нас — находка, — сказал Штальмер Зноевскому.

Степан был пониже ростом, но шире в плечах, хорошо сложен и прекрасно одет. Его лицо — продолговатое, чисто выбритое, с сизым подбородком, черными изогнутыми, как крылья стрижа, бровями, немного строгое, — выражало внутреннюю силу, уверенное, чуточку дерзкое сознание этой силы, которой хватит надолго и для больших дел.

Михаил любовался им, радуясь благополучному его приезду, и ждал, что ответит Степан на комплимент Штальмера.

Но Зноевский только слегка повел бровью и тут же переключил разговор на деловую тему, задавая вопросы в отточенной, какой-то граненой форме.

Штальмер вскоре оставил их вдвоем, дружелюбно откланявшись и пожав обоим руки.

Но и Зноевский пробыл в цеху не больше десяти минут, потому что начиналось производственное совещание по монтажу вагранок.

Едва закончив смену, Авдентов прибежал в гостиницу и утащил Степана к себе на квартиру. На столе было наставлено столько, что вполне хватило бы на четверых.