Александр Патреев - Инженеры

— Как раз кстати, — сказал Колыванов, протянув через стол руку Авдентову. — Садись… и выкладывай свое… Увольняться — не время… Нельзя вразброд идти… Строить надо.

— …и вместе делить заслуженные упреки в отставании, — примиренно улыбнулся Штальмер. — У нас с вами — ни четкой плановой работы, ни конкретного руководства… Я признаюсь…

Начальник цеха большую часть вины взял теперь на себя и обещал «приложить все усилия».

Вслед за этим наступило в литейке примирение, график работ, хотя и туго, но поднимался вверх, и это рассеяло тревогу Колыванова и Дынникова.

Доволен был и Авдентов.

…Маленькая коммуна молодых инженеров все еще жила в бараке, не торопясь переезжать в отдельные квартиры, но уже намечался ее распад: Авдентов целых два месяца прожил на Стрижовой даче и в скором времени собирался переехать в соцгород, а начальник гавани последние дни почти не ночевал дома, — но вовсе не потому, что много было работы. По всей видимости, он «числился уже в женихах», как сказал однажды про него Авдентов.

Сегодня, только уселись за стол, начальник гавани явился. Он был в белоснежной сорочке, от него пахло одуряющими духами. Авдентов обнюхал своего приятеля и подивился его умопомрачительной перемене.

— Ну, родной, и духи-то у тебя смешались… Жених?

— Угу… факт на лице. — Действительно, его лицо необыкновенно молодо светилось и было чуточку глупым. — Иван Забава так изукрасил меня, хоть сейчас в танец.

Избранницу его знали в коммуне и выбор одобрили вполне. Пришлось обстоятельно обсудить, чем ознаменовать это событие, и решили на том — освятить семейное счастье выпивкой.

— А ввиду того, что жених богатый, — категорично заявил Авдентов, — могу помириться только на капитальной выпивке и шампанском.

— Друзья! — взмолился жених, — дорогие члены коммуны! Ну зачем вам подрывать мое семейное благополучие?..

— Не торгуйся, мы в складчину. Но, — угрожающе наступал на него Авдентов, — от твоей тысячи останется не больше половины.

Вся компания направилась в ресторан.

Одели землю плотные глубокие сугробы неизъяснимой первородной белизны. Земля успокоенно спала под ними, и на завихренных снежных холмах играл нежнейший румянец. То была почти первоначальная молодость зимы! Не блуждало ни облачка на чистых горизонтах, а даль была такой просторной и прозрачной, что безграничным казался мир. Солнце западало за гряду лесов, и в тихом морозном воздухе, которым дышалось легко, поднимались над поселком столбы розоватого дыма.

— Точно лес… Красиво! — пришел в восхищенье жених, созерцая эту, обычную в тихие морозные вечера, картину.

— Душе влюбленной мила природа, — пропел ему один из приятелей.

Авдентов перемигнулся с другими и, облюбовав самое чистое и мягкое местечко, подал сигнал… Жениха схватили и сунули в снег, как полагалось по старинному русскому обычаю. Жених не оказывал даже и малого сопротивления, барахтаясь в снегу, смеялся пуще всех.

— Мягче жениной постели, — сказал он, отряхиваясь:

— Но есть разница в температуре, — определил один холостяк, сбивая с его спины снег.

…Ресторан был полон — инженеры, техники и рабочие с женами, целыми семьями, отдыхали тут. Столы были все заняты, и пришлось ждать, а в это время к ним прибавилось еще пятеро.

В отдельной комнате усадили жениха на самом почетном месте, и каждый заказывал себе что хотел, важно докладывая ему об этом:

— Не будет ли с вашей стороны возражений?

Авдентов пожалел, что с ним нет Степана Зноевского, любителя всяких увеселений, и ему стало немного грустно в этом чужом пиру… «Американец» до сих пор не ответил ему на письмо и ничем не напоминал о себе, хотя и клялся — черт! — писать часто.

В пестрый веселый разговор за столом врывались сухие цифры процентов, но и они были так же значительны для всех, как и будущее начальника гавани, который прощался со своим холостячеством и менял одну свободу на другую.

Один развернул газету, и жених, расставляя бутылки, спросил, что пишут в «Правде».

— Тебя поздравляют… с законным браком, — сказал Авдентов.

— Ну?! — по-актерски изумился он, высоко подняв брови. И тут же перемахнул на другое: — А слыхали, друзья, об английском заводе недалеко от Лондона?.. с нами одновременно начали строить… не вышло… Заводик проглотил у них двадцать миллионов рублей — и теперь законсервирован. Штальмер говорит, будто бы никак не могут дорыться до материка под Темзой, чтобы положить фундаменты для силовой станции и других тяжелых сооружений… Детские сказки! Кто в них поверит!

Он кое-что еще рассказал о мертвеющих корпусах заводов в других странах; вести были свежие, и его спросили, откуда вычитал он.

Начальник сослался на журнал, приобретенный им сегодня, и передал его Михаилу.

Авдентов начал читать вслух… ухудшение экономической конъюнктуры, начало нового кризиса, снижение деятельности мировых гигантов автостроения. Упадок сбыта, Форда выживают из Англии, облагая огромным налогом; его просто гонят, потому что он опасный конкурент. Он покупает тогда участок земли в Италии для завода, но министр устно запрещает стройку — там тоже боятся, выживают Форда и, по-дружески приятно улыбаясь, указывают на дверь…

Автор писал дальше о советском рынке, емкость которого безгранична. Не кончив этой статьи, Авдентов вдруг умолк: страница мгновенно приобрела лицо с карими острыми глазами, с улыбкой хитреца, с крылатыми и темными бровями… Оно лукаво подмигивало Авдентову, захваченному врасплох: «Знай наших. Мы сюда не спать и не глазеть приехали…»

Авдентов проглотил эту пилюлю, но от нее было только приятно внутри, как от рюмки доброго вина, выпитого с самым лучшим другом…

Он потер лоб и еще раз посмотрел на фамилию автора. Внизу страницы, чуть в уголке, стояло скромное: «С. Зноевский».

Так вот как напомнил о себе Степан, мистер Знойсон, ловелас, любитель приключений, сумасбродная, золотая голова!..

В продолжение всего вечера Авдентов чувствовал себя так, словно рядом с ним пировал, острословил и хохотал Степан.

Под хмельком молодые люди заспорили потом об уравнениях Максвелла, легших в основу всей электротехники, потом — о романах Поля де Крюи и даже о «Крейцеровой сонате», которую недавно, готовясь к свадьбе, прочитал жених. Авдентов утверждал, потягивая шампанское, что фраза «Жена ученого должна быть больше матерью, чем возлюбленной», принадлежит Крюи, а жених опять спорил, — и в наказанье посылали его в буфет за папиросами. Авдентов пожалел его и пошел с ним.

У буфета Сережка Бисеров загружал свои карманы яблоками, а поодаль от него, под высокой пальмой, стояла девушка в красном берете, кутаясь в меховой воротник.